Толедский собор

Габріэль уходилъ къ своимъ друзьямъ, собиравшимся у звонаря, и находилъ тамъ всхъ своихъ прежнихъ слушателей, въ томъ числ и дона Мартина, который пробирался туда тайкомъ, а также и сапожника; онъ работалъ по ночамъ, чтобы возмстить время, которое проводилъ, слушая Габріэля. Самый дикій и смлый изъ всхъ былъ звонарь Маріано. Онъ быстро освоился съ новыми идеями и сразу принялъ самые крайніе идеалы Габріэля.

— Я вполн раздляю твои убжденія, Габріэль, — говорилъ онъ, — и въ сущности всегда ихъ раздлялъ. Я считалъ, что не должно быть бдныхъ, что вс должны работать, и что нужно помогать другъ другу… Я съ этими мыслями и пошелъ въ горы, надвъ «бойну» и взявъ ружье въ руки. Я всегда думалъ, что религію выдумали богатые, чтобы примирить обездоленныхъ съ ихъ судьбой, давъ имъ надежду на вознагражденіе на неб. Выдумка не дурна. Кто посл смерти не нашелъ блаженства — не придетъ вдь жаловаться.

Однажды въ свтлое весеннее утро Габріэль вмст со своими друзьями, собравшимися у Маріано, пошелъ на колокольню — поглядть на знаменитый большой колоколъ, La Gorda, котораго онъ не видлъ съ дтства.

Поднявшись по винтовой лстниц изъ комнатки звонаря, вс они стали у огромной ршетки, замыкавшей клтку для колокола. Огромный бронзовый колоковъ былъ надтреснутъ съ одной стороны; языкъ колокола, разбившій его своей тяжестью, весь рзной, толщиной въ колонну, лежалъ внизу и вмсто него вислъ другой, мене тяжелый. У ногъ Габріэля разстилались крыши собора, черныя и некрасивыя. Прямо противъ собора возвышался Альказаръ, величественно поднявціійся выше храма, точно храня высокій духъ построившаго его императора, цезаря католицизма, борца за вру, державшаго церковь у своихъ ногь.

Вокругъ собора раскинулись зданія города, и дома исчезали среди безчисленныхъ церквей и монастырей, наводнившихъ Толедо. Куда бы ни обращался взоръ, всюду онъ встрчалъ часовни, монастыри, больницы. Церковь заполонила Толедо, въ которомъ въ прежніе вка кипла промышленность, и до сихъ поръ подавляла своей каменной громадой мертвый городъ. На нсколькихъ колокольняхъ разввался маленькій красный флагъ съ изображенной на немъ причастной чашей: это означало, что тамъ служитъ первую службу посвященный въ санъ новый священникъ.

— Когда бы я ни поднялся сюда, — сказалъ донъ Мартинъ, свъ около Габріэля, — всегда разввается гд-нибудь этотъ флагъ. Церковь неустанно пополняетъ свои ряды новыми избранниками, а большинство вступающихъ въ нее избираетъ духовную карьеру только для того, чтобы пріобщиться къ богатствамъ и могуществу церкви. Бдные! И меня вдь тоже посвящали съ пышностью, среди клубовъ ладана, и семья моя плакала отъ счастья и умиленія, гордясь тмъ, что я сталъ служителемъ Господнимъ. Но на слдующій день посл торжества, когда потухли свчи и кадильницы, начались будни, началась нужда, приходилось вымогать мольбами возможность имть кусокъ хлба — зарабатывать семь дуросовъ въ мсяцъ.

— Да, — сказалъ Габріэль, кивая головой въ знакъ сочувствія словамъ молодого священника. — Вы — первыя обманутыя жертвы. Прошло время, когда вс священники жили въ богатств. Несчастные юноши, надвающіе рясу съ надеждой на митру, похожи на эмигрантовъ, которые отправляются въ далекія страны, славившіяся цлыми вками, какъ неисчерпаемые источники богатствъ, и убждаются, попавъ туда, что богатства истощены, что тамъ — большая нужда чмъ у нихъ дома.

— Правда, Габріэль. Время могущества церкви прошло, однако, она еще достаточно богата, чтобы доставить довольство своимъ членамъ. Но духъ равенства, который приписывается церкви, не существуетъ на самомъ дл. Напротивъ того, нигд нтъ такого безпощаднаго деспотизма, какъ въ церкви. Въ первыя времена папы и епископы избирались врующими, и если они злоупотребляли своей властью, ихъ свергали. Теперь церковь стала насквозь аристократической. Кто достигъ митры, тотъ навсегда свободенъ отъ всякой отвтственности. Въ государственной жизни чиновниковъ удаляютъ со службы, министровъ смняютъ, военныхъ лишаютъ военнаго званія, даже королей свергаютъ съ престола. Ho папа и епископы не могутъ быть никмъ смщены и не несутъ никакой отвтственности. А если какой-нибудь возмущенный несправедливостями священникъ вздумаетъ протестовать, окажется живымъ человкомъ подъ рясой — его объявляютъ сумасшедшимъ. Въ завершеніе лицемрія, они провозглашаютъ, что въ лон церкви живется лучше, чмъ гд-либо въ мір, и что только безумецъ можетъ возмутиться противъ нея.