Толедский собор

— Увы, — отвтилъ Габріэль, — я не знаю средства. Насъ можетъ исцлить только научный прогрессъ. Вс народы шли одинаковымъ путемъ; сначала они властвовали мечемъ, потомъ ихъ сила опиралась на вру, а затмъ уже на науку. Нами владли воины и духовенство. Но мы остановились на порог современной жизни, не ршаясь обратиться къ наук, которая могла бы насъ спасти. Испанія слишкомъ отдалилась отъ свта науки, который доходитъ до насъ только въ холодныхъ, слабыхъ отблескахъ. Мы слишкомъ горли врой, и теперь обезсилли, какъ люди, испытавшіе серьезную болзнь въ ранней юности и навсегда оставшіеся безсильными, осужденные на преждевременную старость.

— Знаемъ мы, — сказалъ донъ Антолинъ, направляясь къ дверямъ своей квартиры. — Наука… о ней постоянно говорятъ въ такихъ случаяхъ… Нтъ, лучшая наука — это любить Бога. До свиданья.

— До свиданья, донъ Антолинъ. Но не забывайте вотъ чего: мы никогда не выходили изъ-подъ власти вры и меча. To вра, то мечъ управляли нами. А никогда не было рчи о наук. Она никогда не властвовала въ Испаніи хотя бы одн сутки.

VIII

Посл этой бесды Габріэль сталъ избгать разговоровъ съ дономъ Антолиномъ, раскаиваясь въ своей неосторожности: онъ понялъ, что ему опасно высказывать свои убжденія; онъ боялся, что его выгонятъ и изъ собора, и что еиу снова придется скитаться безъ пристанища. Зачмъ бороться противъ неискоренимыхъ предразсудковъ? Зачмъ напрасно кружить головы горсти соборныхъ служителей? Обращеніе нсколькихъ существъ, привязанныхъ къ прошлому, какъ улитки къ скал, не можетъ содйствовать духовному освобожденію человчества.

Эстабанъ, который пересталъ угрюмо молчать, какъ въ первое время посл прізда Саграріо, тоже совтовалъ ему быть осторожнымъ, потому что донъ Антолинъ призвалъ его и сталъ освдомляться, откуда у Габріэля взялись такія опасныя мысли. У него прямо дьявольскія мысли, говорилъ онъ, и онъ спокойно высказываетъ ихъ въ собор, точно тутъ одинъ изъ тхъ нечестивыхъ клубовъ, которые развелись заграницей. Откуда это твой братъ набрался всего этого? Никогда я ни отъ кого не слышалъ подобныхъ ересей… Онъ общалъ не поднимать скандала, въ виду того, что онъ былъ гордостью семинаріи, и особенно въ виду его болзненнаго состоянія, понимая, что было бы безчеловчно выгнать его изъ собора; но онъ требовалъ, чтобы больше такіе «митинги» не повторялись въ стнахъ собора, и чтобы онъ не развращалъ служащихъ. Живя гостемъ въ собор, не благородно подтачивать его основы.

Этотъ послдній доводъ убдилъ Габріэля, и онъ сталъ избгать встрчъ со своими друзьями, не приходилъ къ сапожнику, и когда видлъ, что вс они собираются въ галлере послушать его, отправлялся наверхъ къ регенту, который былъ счастливъ, что можетъ играть ему новыя пьесы.

Когда Габріэль сильно кашлялъ, онъ переставалъ играть, и между ними завязывались длинныя бесды всегда на одну и ту же тему — о музык.

— Замтили ли вы, донъ Габріэль, — сказалъ однажды донъ-Луисъ, — что Испанія очень печальна, но не поэтичной грустью другихъ странъ, а дикой, грубой скорбью? Испанія знаетъ или громкій смхъ, или рыданія и вой, но не знаетъ ни улыбки, ни разумной веселости, которая отличаетъ человка отъ звря. Она смется, оскаливая зубы; душа ея всегда мрачна какъ пещера, гд страсти мечутся, какъ зври въ клтк.

— Вы правы: Испанія печальна, — отвтилъ Габріэль. — Она уже не ходитъ вся въ черномъ, съ четками на рукоятк меча, какъ въ прежнее время, но душа у нея мрачная, живущая отголосками инквизиціи, страхомъ костровъ. Нтъ у насъ открытой веселости.

— Эго всего замтне въ музык, — сказалъ донъ-Луисъ. — Нмцы танцуютъ томные или бшеные вальсы, или съ кружкой пива въ рукахъ поютъ студенческія псни, прославляя беззаботную жизнь. Французы хохочутъ и пляшутъ съ порывистыми движеніями, готовые сами смяться надъ своими обезьяньими ужимками. У англичанъ танцы похожи на спортъ здоровыхъ атлетовъ. И вс эти народы, когда они проникаются тихой поэтической грустью, поютъ романсы или баллады, жаждутъ сладкихъ звуковъ, которые усыпляютъ душу и возбуждаютъ фантазію. A наши народные танцы носятъ священническій характеръ, напоминаютъ экстазъ танцующихъ жрицъ, которыя падаютъ въ конц къ подножію алтаря съ обезумвшими глазами, съ пной на устахъ. А наше пніе? Псни прекрасны, но сколько въ нихъ отчаянія, до чего он надрываютъ душу народа, любимое развлеченіе котораго — видъ крови на аренахъ цирка!