Толедский собор

— Теперь я совсмъ тебя не понимаю, Габріэль. Я возмущался твоими словами и думалъ, что ты, какъ многіе другіе, жаждешь революціи и водворенія республики, которая отниметъ у насъ все. А ты, оказывается, всмъ не доволенъ. Я радъ. Ты не страшный врагъ — ты слишкомъ многаго требуешь. Ho послушай, неужели ты дйствительно думаешь, что Испанія теперь еще въ такомъ же дикомъ состояніи, какъ въ т вка, о которыхъ ты говоришь? Я все слышу о желзныхъ дорогахъ, фабрикахъ и заводахъ, наполняющихъ города и возвышающихся высоко надъ колокольнями церквей къ радости нечестивыхъ. — Прогрессъ, конечно, есть, — пренебрежительно отвтилъ Габріэль. — Политическія революціи привели Испанію въ связь съ Европой, и потокъ захватилъ и насъ, — какъ онъ захватилъ дикія племена Азіи и Америки. Но мы идемъ слдомъ за другими, безъ всякой иниціативы, плывемъ по теченію, въ то время какъ сосди, боле сильные, плывутъ впереди насъ. Въ чемъ результаты прогресса въ Испаніи? Наши желзныя дороги, очень плохія, принадлежатъ иностранцамъ; промышленность, въ особенности самое главное — металлургія — тоже въ рукахъ иностранныхъ капиталистовъ. Національная промышленность прозябаетъ подъ гнетомъ варварскаго протекціонизма и не находитъ поддержки капитала. Въ деревняхъ деньги все еще прячутъ въ потаенномъ мст, а въ городахъ ихъ отдаютъ, какъ прежде, въ ростъ, не употребляя на живое дло. Наиболе смлые покупаютъ государственныя бумаги, а правительство продолжаетъ растрачивать государственные доходы, зная, что всегда найдетъ у кого занимать деньги и гордясь кредитомъ, какъ доказательствомъ своего богатства.

Милліоны гектаровъ земель пропадаютъ безъ правильнаго орошенія. Обработка неорошенныхъ земель — у насъ единственный родъ земледлія, и въ этомъ сказывается фанатизмъ, вра въ молитвы и небесныя воды, а не въ плодотворный трудъ рукъ человческихъ. Рки высыхаютъ лтомъ, а когда он наполняются зимой, то наступаютъ губительныя наводненія. Есть достаточно камня для построекъ церквей, но нтъ — для плотинъ и бассейновъ. Воздвигаютъ колокольни и въ тоже время истребляютъ лса, которые привлекали бы дождь.

Но самая ужасная язва нашего земледлія — рутинность крестьянъ, отвергающихъ всякіе научные пріемы во имя старыхъ традицій. «Минувшія времена — самыя благодатныя; такъ воздлывали землю мои предки — такъ буду воздлывать ее и я». Невжество возводится въ національную гордость. Въ другихъ странахъ разсадниками прогресса являются школы и университеты, — у насъ же они создаютъ интеллигентный пролетаріатъ, который гонится только за мстами и не желаютъ никакихъ реформъ. Учатся, чтобы имть дипломъ, обезпечивающій заработокъ, а не для того, чтобы пріобртать знанія. Профессора и ученые, большею частью — адвокаты или доктора, занятые своей профессіей и не интересующіеся наукой. Они читаютъ лекціи по часу въ день, повторяя, какъ фонографы, то, что читали за годъ до того, а потомъ возвращаются къ своимъ процессамъ и къ своимъ больнымъ, равнодушные къ тому, что пишется посл ихъ вступленія въ должность. Вся испанская наука — изъ вторыхъ рукъ, все переведено съ французскаго, да и эти переводы мало кто читаетъ, довольствуясь учебниками, читанными въ дтств, и знакомясь съ завоеваніями европейской мысли по газетамъ; вс заняты практическими интересами; студенты абсолютно не развиты; ихъ отрываютъ отъ дтскихъ игрушекъ, чтобы послать обучаться практическимъ знаніямъ, и посл короткаго ученья они становятся нашими управителями, законодателями и юристами. Разв это не смшно?

Габріэль не смялся, но донъ Антолинъ и другіе восторженно внимали его словамъ. Старику священнику были пріятны всякіе нападки на современность, и онъ выразилъ одобреніе Габріэлю.

— Бдовый ты! — сказалъ онъ Габріэлю. — Никому спуску не даешъ.

— Наша страна обезсилена, — сказалъ Габріэпь. — Въ другихъ странахъ сохраняютъ остатки старины, берегутъ ихъ и облегчаютъ къ нимъ доступъ, a y насъ, гд процвтали вс виды европейскаго искусства, — римское, мавританское, — все гибнетъ отъ недостаточнаго присмотра. Народъ уничтожаетъ драгоцннйшіе памятники старины. Вся Испанія — запыленный и запущенный музей со старымъ хламомъ, не привлекающимъ даже туристовъ. Даже развалины у насъ развалились!

Донъ Мартинъ, молодой священникъ, молча глядлъ въ глаза Габріэлю, и въ его глазахъ свтился восторгъ. Другіе слушали, опустивъ голову, зачарованные смлостью рчей, прозвучавшихъ въ церковныхъ стнахъ. Одинъ донъ Антолинъ улыбался; его забавляли слова Габріэля, хотя онъ былъ увренъ въ ихъ явной нелпости. Становилось уже темно, солнце зашло, и Марикита стала звать дядю домой.

— Сейчасъ, сейчасъ, иду, — сказалъ донъ Антолинъ, — я только еще долженъ ему что-то сказать.

— Послушай, — сказалъ онъ, — обращаясь къ Габріэлю:- ты вотъ все такъ осуждаешь. Испанская церковь, развалившаяся отъ старости по твоимъ словамъ, обднла; но и этого теб мало. Какое же ты предлагаешь средство, чтобы поправить дло? Скажи намъ, и потомъ пойдемъ домой. Становится холодно.

Онъ посмотрлъ на Габріэля, улыбаясь съ отеческимъ сожалніемъ, глядя на него какъ на ребенка…