Только для девочек

Никакого врача дежурная медсестра будто бы и не вызывала. Но, по-видимому, у нее был какой-то сигнал. Ну, какая-то потайная кнопка. Или еще что-нибудь такое. Потому что в приемную комнату вошла старая толстая женщина в белом халате с такой же табличкой, как у дежурной медсестры, и написано на ней было: «Дашкевич Олимпиада Семеновна. Дежурный врач». На голове у дежурного врача была не косынка, как у дежурной медсестры, а шапочка вроде поварского колпака, из-под нее были видны совершенно седые волосы, а лицо у нее было большое и очень красивое. Я сразу же поняла, на кого она похожа. На царицу Екатерину. Ту самую, про которую Державин писал: «богоподобная царевна». Я видела портрет. В книге.

А за ней появилась еще одна молодая женщина с табличкой на халате «Гончаренко Елена Ивановна. Операционная медсестра».

Теперь дежурная девочка Наталия Максимовна спросила уже у меня фамилию, имя, отчество, год рождения, что со мной случилось, и все это записала в книгу. Потом на этой же каталке меня перевезли в соседнюю комнату, — она здесь называлась малой операционной, — и передвинули с каталки на стол, похожий на эту же каталку.

Олимпиада Семеновна ощупала мне ногу, чуть прикасаясь к ней пальцами, так, что лишь слегка побаливало, затем осмотрела голову и озабоченно спросила:

— Почему у тебя такие синяки под глазами? Так было и до этого происшествия?

— Не знаю, — ответила я нерешительно. Не могла же я сказать, что перед тем, как пойти в школу, я покрасила под глазами жженой пробкой.

Мне сделали рентгеновский снимок ноги, и пока Олимпиада Семеновна рассматривала этот еще мокрый снимок, прикрепленный зажимами к раме, в комнату вошел Валентин Павлович. Из таблички на его халате я впервые узнала его фамилию. Попов. И должность: заведующий отделением.

— Оля?.. — Валентин Павлович смотрел на меня удивленно и укоризненно. — Как же это ты?

— Машина, — коротко ответила за меня Олимпиада Семеновна.

Валентин Павлович тоже посмотрел рентгеновскую пленку, сказал Олимпиаде Семеновне несколько латинских слов, которые перевел для меня тоже очень коротко:

— Перелом.

Он поднял правую руку, пощелкал пальцами, и в пальцах у него появилась прямоугольная пластинка, обернутая в зеленую с белым бумажку. Это была жевательная резинка. Мятная.

— Пожуй, — предложил Валентин Павлович.

Я сказала, что мне не хочется.

— Пожуй, пожуй, — снова сказал Валентин Павлович, — это тебе сейчас поможет. — И строго спросил: — Ты к людоедам никогда прежде не попадала?

— Нет.

— Мы сделаем тебе обезболивающий укол. Чтоб ты не кричала, когда мы тебя посолим, поперчим и съедим.

Он хотел, чтобы я улыбнулась, и нужно было улыбнуться, но я не могла.

— Сейчас мы тебе просверлим ногу. Это не будет больно. Мы туда вставим спицу, на нее потом подвесим груз, чтобы нога правильно срослась.

В нашем новом доме стены из железобетонных панелей. Гвозди в них не лезут. Папа взял у какого-то своего знакомого электродрель и всюду, где мама поставила крестики красным карандашом, просверлил дырки. Потом в эти дырки он забил пробки. Так это называется. В самом деле это не пробки, а затычки из дерева. В них вбивают гвозди или ввинчивают шурупы и вешают картину, или зеркало, или полочку.

Я надеялась, что Валентин Павлович шутит, но Олимпиада Семеновна в самом деле взяла такую же дрель, как та, которой папа сверлил дырки в стене, с таким же длинным проводом, и вставила в дрель тонкое и длинное сверло. Операционная сестра закрепила мою сломанную ногу в специальном приспособлении. Олимпиада Семеновна нажала на дрели кнопку, дрель зашумела, и она не в шутку, а всерьез стала сверзить мне ногу, кость чуть выше круглой косточки, я не знаю, как она называется, ну там, где начинается пятка.

Я зажмурилась, потому что ожидала, что сейчас будет очень больно, но было не очень больно, а только все дрожало, все вибрировало. Мне стало страшно. Ведь стальное это сверло вгрызалось в мою живую ногу. Я заплакала.

Сначала я боялась даже посмотреть на то, что со мной делают, но потом подумала, что вот молодогвардейцы… или Зоя Космодемьянская, или другие герои. Их пытали и, понятно, не делали им никаких обезболивающих уколов. Но они все это вынесли молча. И никого не выдали.

А мне — маленькое испытание. И все равно я сразу же совсем раскисла и плачу. Я решила, что больше не буду плакать и пугаться. Наоборот, буду улыбаться.

Я просто не ожидала всего этого, ну, что меня собьет машина, и что потом, если у человека перелом, с ним поступают так странно.

Я только попросила Валентина Павловича, чтоб он сейчас же позвонил моему папе. В редакцию. Я сказала номер телефона, и Валентин Павлович пообещал позвонить.

Мне просверлили ногу насквозь. Сверло-спица осталось в ноге. Меня повезли к лифту снова через комнату, где сидела дежурная девочка — медсестра и сбившие меня машиной белый Владимир Гавриленко и черный Фома Тенрейру. Но, кроме них, там был милиционер, вернее, как я потом узнала, не милиционер, а автоинспектор.