Только хорошие индейцы

И вдобавок умерли две женщины, которые, наверное, не должны были умирать.

Льюис смотрит туда, где горел бы огонь, если бы дымовая труба не была забита досками, ведь в договоре о найме четко прописано – никакого открытого огня, только газовый гриль, – а потом он невольно улыбается, когда лампочка в потолке начинает мигать, даже несмотря на то, что ее патрон прижат одной стороной к отверстию.

Она светит ярким, направленным лучиком на Питу. На ее… желудок? Живот?

Так как сейчас все имеет свое значение, в мозгу Льюиса вспыхивает мысль о том тянущемся сверху вниз шраме, который то ли есть, то ли нет на животе у Шейни, лежащей в гараже.

Он точно знает, что у Питы нет шрама. Но все равно, он же не без причины вдруг о нем подумал? Или судьба показала ему этот шрам на подъездной дорожке в тот день не без причины.

Очень скоро эта причина натягивает плотно облегающую Питу ткань форменной рубашки.

Что-то там ворочается. Шевелится.

Так похоже… похоже на тот эпизод, когда Энди застрял в брюхе мертвого мамонта, но ведь внутри вовсе не мамонт?

– Индейцы любят скакать без седла, – слышит он свой голос и тихо смеется.

Некоторые лососи были очень хорошими пловцами.

Конечно, прошло всего… сколько? Две ночи? Но это очень много. Девять месяцев были бы роскошью, баловством, он бы, вероятно, забыл через столько времени. И в любом случае, Пита бы уже к этому моменту совсем разложилась.

Сорок восемь часов на созревание плода – идеальный срок.

Он даже видит крохотную конечность, натягивающую кожу Питы. Что-то там, внутри, задыхается, тонет, сражается за свою жизнь.

Его план, сформированный лишь наполовину, – но он всегда так строит планы, – заключался в том, чтобы через несколько минут встать и на ощупь выбраться наружу, перелезть через забор, сесть возле железнодорожного полотна, завернувшись в спальный мешок с картинками из «Звездных войн», подождать прихода «Грозового экспресса», который вынесет свой приговор на скорости шестьдесят миль в час, и его гудок заполнит звуком весь мир.

Но это нечто новое, нечто неожиданное, нечто поразительное.

Льюис никогда не думал о том, что может стать отцом.

Выходит, у него еще есть надежда?

Все еще может получиться.

Пользуясь все тем же тупым ножом, которым Льюис выковырял зубы Питы, которым десять лет назад распорол живот вапити и вырезал того теленка, он вскрывает тугую кожу раздувающегося живота Питы.

Тонкая коричневая ножка вырывается наружу, он хватает ее и нащупывает ее окончание.

Копытце, крохотное черное копытце.

Льюис кивает, потому что это правильно, осторожно тянет за ножку, держа наготове вторую руку.

Два дня спустя он просыпается рядом со своим олененком, завернутым в шкуру матери десятилетней давности, на скалистом выступе на полпути между его арендованным домом в Грейт-Фолз и резервацией. Которую он все еще называет своей резервацией.

Он бросил желтую «Тойоту» Шейни две или три мили назад, прямо перед заправочной станцией, куда его кто-то наверняка зазвал, потому что все газеты пестрят заголовками: «ИНДЕЕЦ-УБИЙЦА ПРИКОНЧИЛ ДВУХ ЖЕНЩИН. МЛАДЕНЕЦ ИСЧЕЗ».

На 12-й странице вы можете прочитать, как Льюис спит на холоде, словно во времена луков и стрел. На 12-й странице вы узнаете, как он смотрит на громадные белые хлопья, слетающие вниз с неба, точно так же, как в классический День благодарения.

Он поднимает лицо к этим холодным, мокрым хлопьям, закрывает глаза, прижимает к груди олененка, которого называет своей доченькой. Она росла не так быстро, как Энди, и не шевельнулась с тех пор, как резко высунула ножку из живота наружу, но он знает, что это произойдет. Ему только надо отнести ее домой, в тот край, который ей знаком, к траве, которую она помнит. Он будет наблюдать, как она растет, весь остаток года, отгонять прочь койотов, волков и медведей, а когда она будет готова, он отпустит ее в самостоятельную жизнь, будет стоять тут и плакать от печали и счастья. И тогда все закончится. Индейские истории всегда описывают замкнутый круг и возвращаются к началу. По крайней мере, хорошие истории.

Льюис улыбается, придвигает ее ближе, дышит теплом на ее тонкие ушки, а на гряде над ними стоят четыре человека и целятся вниз, глядя в прицелы своих ружей. Он смотрит на них снизу вверх, губы его шевелятся, он пытается объяснить им, что он делает, что это может сработать, что еще не поздно, что им не нужно так поступать, все не так, как писали в газетах, он не тот индеец, просто он запутался в событиях этой истории, но теперь наконец-то нашел выход, и у него все получится.

Именно в тот момент, когда они начитают стрелять, он наконец чувствует то, чего ожидал все это время, о чем молился: длинные тонкие ножки, прижатые к его груди, дернулись один, два раза, еще раз. Маленькая головка ткнулась носом в его шею, и длинные ресницы вокруг больших круглых глаз погладили его щеку, когда глаза открылись, а потом снова закрылись, чтобы не видеть кровавого тумана, который на мгновение стал для нее всем миром.

На языке черноногих ее имя – По’нока.

«Вапити».

«Трое убитых. Один человек ранен во время облавы.