Только люби

… — Расскажи мне сказку, Стас… — просит она, шмыгая носом и удобнее устраивая голову у меня на коленях. Запускаю пальцы в ее мягкие, что шелк, волосы, и прикрываю глаза, сажая на цепь свое необузданное желание расстегнуть ширинку и вогнать свой член в ее порочный рот по самые яйца. А она сказку хочет. Сказку, мля! — Стас? — зовет тихо и поворачивает голову, чтобы найти мой взгляд. Вздыхаю, укладывая ее голову на место. И какую же сказку рассказать тебе, моя маленькая Бабочка? Не о драконах же, в самом деле. Хотя…

— Лес расступался медленно и словно неохотно. В густой листве, напоенной солнцем, щебетали птицы. Трели то сливались в единую мелодию, то рассыпались на десятки и сотни разномастных голосов. Под копытами лошадей шуршала высохшая от летней жары трава. Элиона прикрыла веки, доверив Звездочке выбирать дорогу самой, вдохнула чистый воздух полной грудью и замерла, наслаждаясь редкими мгновениями уединения. В Изейнвале такого покоя не было. В столице готовилась война…[1]

Я рассказываю о влюбленной принцессе, которую предал муж, всадив ей нож в спину, и слушаю тихое дыхание своей принцессы, чуть напряженное, но размеренное, как у спящего человека. Глажу ее мягкие волосы и наслаждаюсь этими мгновениями, как принцесса Элиона.

Только в отличие от принцессы я точно знаю, что моя сказка скоро закончится. И уставшая врач, вышедшая из операционной, лишь подтверждает мой подспудный страх. И черная, звенящая тишиной, пустота пульсом бьет по вискам.

Делаю рваный вдох и осторожно касаюсь плеча Евы. Та вздрагивает и резко садится, растирая лицо.

— Что? Стас? — смотрит так, будто я не простой мальчишка, мечтающий ее оттрахать до звезд перед глазами, а сам Бог, спустившийся из Золотых чертогов.

А я не могу ничего сказать. И руку дергает в месте укола. Я только смотрю на приближающуюся женщину, которую я всегда считал и считаю своей матерью, хмурую донельзя, и молюсь небесам, чтобы Данька выжил. Он должен! Этот заводной мальчишка просто обязан жить! Иначе…иначе я взорву нахрен эти проклятые небеса, но верну его обратно своей потерянной Бабочке!

— Здравствуйте, Евгения Матвеевна, — здоровается вежливо моя мать, только прооперировавшая сына женщины, сводящей меня с ума. Бросает недоуменный взгляд на мою ладонь, застывшую на бедре Бабочки. И хрена с два я сейчас уберу ее оттуда.

— Анна Васильевна… — голос Евы дрожит, как и она сама. И в этой ее дрожи все страхи мира за одного мальчишку, в котором, я надеюсь, теперь течет моя кровь. Ее тонкие пальцы сплетаются с моими. И в этом жесте столько невысказанного доверия, что мне хочется орать на суку-судьбу, что выбрала такой жестокий момент для этой откровенности.

— Операция прошла успешно, — торопится с ответом мать, потому что точно знает: нет ничего хуже ожидания, когда твой сын завис на грани между жизнью и смертью. Даже если я - не родной ей сын. Она, будучи биологической матерью Михи, никогда не делила нас, а иногда брат даже говорил, что мама любит меня больше, чем его, родного сына. А мне было плевать, потому что я любил их обоих так сильно, как только мог. — Даня будет жить.

Эти три слова ломают мою Бабочку так легко, словно ей не подарили надежду, а вынесли смертный приговор.

— Стас, — выдыхает она, глотая слезы. А они крупными каплями падают на острые скулы, скатываются по бархатным щекам и собираются на заострившемся за эти несколько часов подбородке. Ловлю их ладонью.

А Ева…

— Стас, — шепчет так близко, обжигая прикосновением губ, таким невесомым как касание крыльев бабочки. — Спасибо, Стас…

И ускользает, едва я хочу поймать ее. Встает на негнущихся ногах, пошатывается, но я становлюсь рядом, подставляя ей свое плечо. Она опирается на него и кивает, закусив губу.

— Я хочу увидеть своего сына. Мне…можно к нему?

Голос снова подводит ее, а меня железная выдержка, которая не сдавала позиций все эти гребаные часы ожидания.

— Нет, сейчас нельзя. К тому же он спит и проспит до утра. Так что…

— Мам… — не требую, прошу и от мольбы в моем голосе, так предательски дрожащем, что самому противно, мать вздрагивает и смотрит на меня так, словно впервые видит. — Мам, пожалуйста…

— Давайте так, Евгения Матвеевна. Вы сейчас съездите домой, приведете себя в порядок, поспите несколько часов, а утром я Вас пущу. Иначе никак, — не отступает моя стальная мать. — Не думаю, что Вашему мальчику нужно видеть Вас в таком…растрепанном состоянии.

— А если…если он проснется, а меня нет рядом, — цепляется Ева словами, не хочет уходить. И я ее понимаю.

— Евгения Матвеевна, с Вашим мальчиком все будет хорошо. Верьте мне, как я однажды поверила Вам.

И моя Бабочка верит, потому что кивает и, выпустив мое плечо из своей хватки, медленно бредет к выходу из отделения.