Только между нами (СИ)

Но любые увещевания оказываются бесполезны. Когда я проворачиваю замок и тяну ручку, каждая моя клетка насквозь пропитана надеждой, что за дверью будет стоять он. Возраст совсем не имеет власти над эмоциями. Мне тридцать шесть, но сейчас я чувствую себя на наивные трепетные двадцать.

Распахиваю дверь и молча отступаю. Кровь отливает от конечностей и потоком устремляется к голове. Штормит.

Матвей не спрашивая перешагивает порог, бесконтактно оттесняя меня назад. Горло сохнет, а в глазах, напротив, становится влажно. Мне нужна опора. Хочется на что-нибудь опереться.

Его лицо покрыто багровыми пятнами, зрачки расширены. Я видела его таким однажды. Тогда он был в ярости.

— Довольна собой? — гневно рявкает Матвей, впиваясь в меня почерневшими глазами. Его рубашка расстёгнута почти наполовину, пиджак куда-то исчез. Он тяжело дышит, будто поднимался ко мне пешком, проигнорировав лифт. Сейчас он выглядит так, словно хочет меня убить.

— Довольна чем, Матвей? — тихо спрашиваю я, запечатывая набежавшие слёзы под веками. Агрессия, как и всегда, меня отрезвляет.

— Всем этим. — Его рука взметается вверх и рассекает воздух. — Ты ведь так здорово всё устроила! Всех осчастливила, грёбаная мать Тереза.

Я сбита с толку, но его хлёсткая грубость не задевает и не ранит. Достоинство, самоконтроль — их во мне нет. Всё потеряло значимость, померкло в его присутствии. Потому что достоинство и самоконтроль со мной постоянно, а Матвей — нет. Зато есть другое: теплеющая кровь, размножающийся адреналин и бешеная пульсация в груди. Там бьются ожившие чувства.

— Я думала, у тебя всё хорошо.

— У меня? — переспрашивает он, изумлённо сводя брови к переносице. — А что в твоём понимании «хорошо», Стелла? Иметь кучу бабок, которые не знаешь, куда потратить, потому что ни хера не хочется? Впахиваться в работу, чтобы не думать, каким поганым будет завтрашний день? Что такого я должен был увидеть? Ты так много обещала мне… Что у меня будет столько всего… но у меня ни хера нет! Два года… два года, сука, я, как ебучий сбрендивший хомяк, кручу колесо, не имея ни малейшего понятия, для чего это делаю.

Я и сама не понимаю, на какой из этих обвинительных фраз из глаз начинают течь слёзы. Отсутствие самоконтроля и освобождённые из кандалов чувства не оставили мне шанса.

— Тебе же нравится работать у Голдобина, — хриплю я и тут же содрогаюсь от прокатившейся по телу волны всхлипывания.

— Нравится, да. А дальше-то что? У меня ничего больше нет. Ты всё забрала, когда уехала.

Я слышу стук шагов, но видеть его… нет, я не вижу. Я так давно не плакала. Полтора года. Нельзя всех осчастливить. Я всё сделала правильно. Что бы у нас осталось тогда? Моя вина за его разбитое будущее и мучительные попытки Матвея достать для меня звезду, стоя на перебитых коленях? Кто-то должен был подумать за всех. Любить так сильно, чтобы суметь отпустить.

— У тебя есть Вера, — выдыхаю я, хотя о той девушке в эту минуту совершенно не думаю.

Матвей стоит очень близко. Последний раз так близко он был очень давно… в другой жизни.

— Ты снова ни хера не угадала, Стелла. — Он втискивает в меня своё горячее тело, тяжело дышит. Голос звучит сбивчиво, отчаянно. — Тебе давно пора перестать пытаться.

Зубы стучат, когда он прижимается ко мне тёплыми губами, лихорадочно, почти до боли гладит мои волосы и продолжает шептать:

— Я ей ничего не обещал. Я ведь тебе говорил… Я же себя знаю… Я никому ничего не обещал, кроме тебя.

48

 Скриптонит feat. ЯAVЬ — Берегом 

Я тону. Катастрофически не хватает воздуха, и тело совершает рваные неуклюжие движения в попытке всплыть. Взмахивает руками, дёргается, трясётся, цепляясь за единственное, что способно удержать его на плаву. За Матвея. Разве я когда-то надеялась вот так, по-настоящему, что это однажды повторится? Что его кожа снова будет скользить под пальцами, источая тепло, и что мы снова будем целоваться? И что услышу вот это всё… Что, тлея от эйфории, буду продолжать плакать и дико бояться, что происходящее — просто сон. За эти два года Матвей часто снился мне. Благодаря этим снам я стала ненавидеть утро.

Так много хочется сказать, но слова сейчас — ничто. Бесцветная пыль, звук, не имеющий силы. Остаётся только надеяться, что Матвей и так поймёт. Что всё во мне для него. Непрекращающиеся слёзы, каждый сорванный вдох, каждое отчаянное касание.

Он сжимает мои щёки руками, глубоко вдыхает, будто желая высосать между нами весь воздух, целует с новой силой. Мои пальцы путают его волосы, вспоминая их густоту, трогают шею, забираются под расстёгнутую рубашку. Дело не в сексе, совсем не в сексе. Просто мне надо, потому что страшно не успеть. Каким он стал? Как сильно изменился и насколько остался прежним? Я изголодалась по каждой части его.

Слышу глухой стук сбрасываемых ботинок, чувствую его руки у себя на бёдрах. На мне джинсы… Джинсы — это плохо… Мне нужно ощущать его голой кожей. Матвей заматерел. Грудь стала рельефнее и шире, плечи крупнее. Но запах по-прежнему не изменился. Он пахнет светом.