Только моя Япония (непридуманное)

Наутро все то же. Никаких надежд на просветление. Можно, конечно, попытаться договориться с этим самым колхозным конюхом дедом Колюней о телеге с непотопляемой лошадью. Это единственный транспорт, работоспособный в данных условиях. Можно как-то даже спланировать сложно реализуемую в данных условиях и при данных исполнителях стыковку и перегрузку нашего многочисленного мелкого скарба из телеги в грузовик уже на гравиевой дороге. Но проблема в том… Собственно, проблем много. Проблем неисчислимое количество. Проблемы почти неодолимы. Выезжая в деревню в снятый на три месяца совершенно пустой дом, мы везем с собой все, что только возможно представить и предположить необходимым в суровом и необустроенном деревенском быту для избалованных городских жителей — примусы, керосинки, постели-раскладушки, постельное белье, посуду, чашки, ложки, вилки и ножи, чайники, бидоны, банки и крышки к ним, сковороды, кастрюли, одежду на жаркую погоду и на случай холодной и дождливой, сапоги, калоши, зонтики, плащи, ботинки, сандалии, игрушки, лекарства, ватники, свитера, шерстяные носки, клизму, бинты, лекарства, крупу, макароны, соль, сахар, спички, мыло — ничего этого нет в ближайшей округе — даже стулья и шкафы. Электричества в деревне нет, так что холодильник не везем. Зато везем канистры с керосином, керосиновые лампы и свечи. Книги, учебники, футбольные мячи, ракетки, гамак, сачки для ловли жуков и прочих насекомых, бесчисленные узлы и всевозможную мелочь, которой уж и не упомнишь. Получается целый грузовик ГАЗ, забитый доверху, перетянутый веревками поверх укрывающего брезента, трепещущего крыльями под резкими порывами осеннего ветра. Хлипкой лошади деда Колюни да по дождю, да по рытвинам, да без энтузиазма и не утащить этот груз. Да, еще большая проблема — две наши сухонькие восьмидесятилетние бабушки. Обычно они вдвоем спокойно умещаются на одном свободном сиденье рядом с шофером, и сквозь ветровое стекло виднеются их одинаковые сухонькие, почти пионерские, седенькие озабоченные личики. Они добираются в кабине грузовика до насыпной дороги, потом смиренно поджидают нас, пока мы через полчаса пешком нагоняем их. Вместе мы все загружаемся в маленький полупустой автобус, который дотаскивает нас до ближайшего полустанка, а оттуда на электричке в Москву. Отец же едет на грузовике и вместе с шофером к нашему появлению дома уже успевает все разгрузить и даже кое-что расставить по привычным местам. Мы врываемся в нашу милую комнату в перенаселенной коммунальной квартире, и глаза почти наливаются слезами умиления при виде знакомого, устойчивого, осмысленного и утешающего быта. В голову даже закрадываются крамольные мысли о выезде на дачу, как неком специальном испытании на прочность в подтверждение величия столь легко разрушаемой спасительной жизненной рутины. И еще более крамольная мысль — о возможном отказе от дачи на будущее лето. Но за зиму, естественно, все забывается и на следующий год все воспроизводится в том же объеме, порядке и даже конкретных деталях.

Но трястись на телеге под дождем часа два-три бабушкам явно не под силу. Они старенькие-престаренькие и проводят весь день, медленно хлопоча по дому. Иногда выползают на крыльцо или под вечереющим слабым солнцем сидят рядышком на бревнышке недалеко от дома. Возвращаясь из леса, куда бродим по грибы, по орехи, по ягоды, мы приветствуем их, и они ведут нас кормить в дом.

Колюня вообще ненадежен, а операция стыковки требует точности, так как машина дается на один день — воскресенье. До Москвы же ехать часов пять. Ну, и всякое подобное. К тому же Колюня и запьет в последний момент да откажется — ему что! То колесо у него отскочило. То лошадь неожиданно прошиб понос, и она слегла с температурой. Насильно ведь не заставишь. Так что предприятие с лошадью, телегой и пересадкой выглядит вполне безнадежно. Самое большое, он сползает в соседний поселок за хлебом для немногих деревенских поселенцев, предварительно собрав с них скудную мзду, оставляя все-таки некоторую надежду в сердцах пославших его, что вернется к вечеру или на следующий день и не совсем уж в беспамятном состоянии и с каким-никаким хлебом.