Только моя (СИ)

Оказалось, полковник, которого так и величали в городе, играл далеко не последнюю скрипку в определенных кругах. И в лице Мамая он случайно увидел огромный потенциал для реализации определенных своих целей. Годы службы и общения с абсолютно разным по характеру и степени подлости народом давно сделали свое дело: не переставая быть довольно неплохим человеком, Мамай легко переступил черту, за которой находилось «общество добропорядочных и мирных сограждан нашей великой Родины» и вступил в ряды тех, кого в народе величали просто бандитами.

Мамай без особых усилий поступил в институт, хотя диплом ему пришлось купить: времени на полноценную учебу было катастрофически мало. Он поставил перед собой цель иного характера — подняться по жизненной лестнице наверх, доказав, что он может быть сильным не только физически. Что такое сила против крошечной пули? — Мамай успел прочувствовать это на собственной шкуре. А вот сила воли и власть стоят многого. И к этому он стремился всем своим существом. Ему не хотелось взбираться на самый верх. Достаточно быть независимым в своих действиях, иметь определенный авторитет в кругу нужных людей. И он сумел проложить себе дорогу, шагая без оглядки даже по трупам…

Дом встретил его весьма неприветливо: темень, сырость после недавнего дождя, и сиротливый огонек в прихожей, где в ожидании хозяина прикорнули две ленивые полусонные собаки. Мамай не был дома уже два дня, и единственным его желанием было поскорее упасть в постель и забыться хоть ненадолго в спасительных объятиях сна.

На пути его как всегда будто из-под земли вырос Дима.

— Кушать будете?

Мамай неожиданно для себя впервые за последнее время от души рассмеялся.

— Нянька ты моя… А ведь и вправду, голодный как зверь. Давай на кухню, да чайку горяченького.

Дима, при всех его хозяйственных прелестях, готовил посредственно, но чаи заваривал отменные. Мамай был неприхотлив в еде, особенно когда был очень голоден, поэтому не слишком обращал внимание на то, что картошка была недосоленной, а отбивные — пережаренные. Главное, после всех этих передряг, к нему вновь вернулся прежний аппетит.

— Эх, Димон, хорошо-то как.

Дима натянуто улыбнулся. Улыбка получилась скомканной, потому что улыбался он одними губами, глаза никогда не принимали участия ни в одном из проявлений эмоций. Посторонних людей это настораживало, отпугивало, что было совершенно естественно, так как никогда не знаешь, чего можно ожидать от человека, равнодушно взирающего абсолютно на все вокруг. И лишь немногие, в число которых Мамай не входил, знали, что виной этому полная неподвижность мышц вокруг глаз, полученная в результате неудачного прыжка с парашютом когда-то в далекой юности. Но в целом Дима был бесценным кадром, как любил выражаться Тетерев. В метании ножей в движущуюся мишень ему почти не было равных.

— Ну а теперь, пожалуй, пойду спать. — Мамай встал и шумно потянулся. — Кстати, как у нас тут, без происшествий? — вопрос был чисто символическим, потому как Мамай знал: Дима как верный пес будет лелеять любой его приказ. А приказ был один — чтобы все было тихо.

— Да все по-старому. Как вы велели. Никого не впускать, не выпускать. Не трогать, не болтать.

Это он о той шлюшке, маленькой головной боли, с которой надо что-то решать. Может отдать ее ребятам, чтоб развлеклись, а потом прогнать в три шеи, чтоб знала впредь, как себя вести. Но только не здесь, не в этом доме. Мамай разврата не любил. Да и если честно, неохота ему было марать руки, особенно сейчас, когда так дико устал.

— А шут с ней. Скажи ребятам, пускай заберут, может хоть в чем-то от нее польза будет. Побалуются, потом пускай двигает на все четыре… — фраза оборвалась длинным зевком.

Дима оставил кухонное полотенце, которым вытирал посуду, и повернулся к хозяину.

— Боюсь, двигать ей дальше некуда.

— В смысле? — не понял Мамай.

— Да дохлая она совсем.

— Че, померла? Да ты что? — Мамай уставился на него обалдевшими глазами. Тут у Димы некстати прорезалось чувство юмора.

— Она уже синяя вся. И воняет.

— Вот блин… Ну, может, оно и к лучшему. — врал он, далеко не к лучшему. На душе словно кошки заскребли. Не такой участи он хотел для своей «жертвы». Она же просто шлюха. Она делала то, что ей велели — не своими же руками она его в воду кинула. Он ведь даже этой скотине, Кравцову, жизнь оставил, подарил неизвестно какого хрена. А этой несчастной Юльке, с таким пронзительным взглядом… На миг в сердце Мамая шевельнулась жалость — чувство, забытое еще на школьной скамье, когда он тихо плакал, узнав о смерти отца. Больше он не плакал, и никого не жалел.

— Когда она, ну, померла?

— Не померла, но помрет не сегодня-завтра, — сказал Дима, чуть улыбаясь немного грустной улыбкой.

— Я тебе сейчас шею сверну. — Мамай не на шутку рассердился. С души будто камень свалился, но сон как рукой сняло. — Ты чего воду варишь? Что там с этой сучкой?

— Я же говорю: вся синяя, избитая. Лежит, не двигается, еле дышит. Слабая совсем.

— Кто ее избил?

— Я не трогал. Как вы ее кинули в чулане, так она там и лежит. По-моему, даже не вставала.