Только море вокруг

В самом деле, кто-кто, а уж он-то знает, что означают три недели, на которые по плану поставили «Коммунара» в док. Глотов сам говорил, что судоремонтный завод «Красная Кузница» забит ремонтирующимися судами. Значит, им и снабжение, и рабочая сила в первую очередь: навигация начинается и надо как можно скорее вводить в эксплуатацию все готовые корабли. А «Коммунар» подождет: три дня, неделя, десять дней задержки — велика ли беда для одного внепланового парохода? Недаром уже сейчас, то сжатый воздух для компрессоров, то цветные металлы, то олифу подвозят не вовремя. Дальше будет и того хуже: «Подождите не до вас! Вы вне плана!» Вот и торчи в этой ссылке, и кусай себя за локоть.

Алексей с неприязнью поминал Ведерникова: увильнул, хитрец, от такого «счастья», чаевничает дома да муштрует свою Марфу. И хоть знал, что отнюдь не во всем этом кроются причины его раздражительности и неудовлетворенности, а признаться в натоящих причинах не мог. Только чаще поглядывал на фотографию, подаренную Василием Васильевичем, да старался поменьше думать о своем доме…

Он не очень удивился, когда однажды вечером, в конце первой недели ремонта, в каюту к нему явился Григорий Никанорович Симаков. Видно, и старшему механику стало тошно, вот и пришел. Маркевич встретил его без особой приветливости, но и без сухости: все же легче, когда рядом живой человек. А Симаков, не замечая пасмурного лица старшего штурмана, сел за стол, вытащил из кармана и положил перед собой основательно потрепанный блокнот.

— Посоветоваться пришел, — сказал он. — Не нравится мне…

— Что? — буркнул Алексей, нисколько не удивляясь такому вступлению.

— Все не нравится. И что с подвозкой материалов у нас перебои, и что нормы едва выполняем, и что водку хлопцы раздобывают где-то… А больше всего не нравишься ты.

— Ч?!

— Ага, — Григорий Никанорович кивнул тщательно выбритой головой и поверх сдвинутых на кончик мясистого носа очков внимательно посмотрел на Маркевича немного выпуклыми близорукими глазами. — Я и говорю: ты. Не персонально, так сказать, — персонально ты парень хороший. Но вот в роли исполняющего обязанности капитана…

Слова старшего механика, а еще больше тон, каким они были произнесены, и, главное, взъерошенный, петушиный вид его не на шутку задели Алексея. Григорий Никанорович никогда не любил вмешиваться в чужие дела, тем более вот так, ни с того ни с сего выпаливать в лицо человеку далеко не приятные откровения. Даже с подчиненными он не разговаривал резко, не повышал на них голоса, хотя среди машинистов и кочегаров встречаются разные люди. Маркевич не раз удивлялся, каким образом пожилому, молчаливому и, пожалуй, излишне застенчивому стармеху удается поддерживать прямо-таки замечательную дисциплину среди машинной команды. Он вдруг вспомнил, что без малого год назад Симакова и парторгом-то выбрали на судне в основном за его молчаливость и скромность, за умение так работать, что глядя на старшего механика, не усидит без дела и самый отъявленный лодырь. Правда, парторгом он оказался отличным, никому из коммунистов и в голову никогда не приходило не прислушаться к его мнению, не воспользоваться дельным, всегда продуманным советом. Уважали, ценили опытного моряка и беспартийные члены экипажа. Но, почему-то всем казалось, что, кроме судна и машинного отделения, Григорию Никаноровичу нет больше ни до чего никакого дела. И вдруг — на тебе: «Ты мне не нравишься!»

— Так, значит, не нравлюсь? — не то переспрашивая, не то подтверждая, повторил Алексей. — А чем, если не секрет? Или, может, с Ведерниковым на ремонте было бы лучше?

— Лучше! — кивнул Симаков и, на лету подхватив свалившиеся очки, водрузил их на место. — Матерщинник, бурбон, слово без крика не скажет, а — лучше! Спросишь, почему? Изволь: Борис Михайлович трусоват, к начальству ни с каким делом не сунется. Но он бы из тебя и из нас душу вымотал, а заставил укладываться в сроки. Не прав я?

— Прав…

— И я говорю: прав! А что делаешь ты? Тебе пароход доверен, люди… Представь себе, что завтра война. Сам знаешь, как наш «Коммунар» понадобится. И вот вместо того, чтобы поднять людей, сплотить их на быстрейшее окончание ремонта, ты или ходишь весь день с таким видом, будто деревню продал и деньги пропил, или забираешься, как сейчас, в каюту, и — «знать ничего не знаю, ведать не ведаю». Скажешь, не так?

— Нет, не так! — вскочил Маркевич, уязвленный до глубины души. — Не так! Я дал Глотову слово, что справлюсь… что мы справимся с ремонтом, и я сдержу его! Но разве моя вина, что нам не доставляют то одно, то другое? Или что лучшие бригады судоремонтников забрали отсюда на «Красную Кузницу»? Да будь я хоть семи пядей во лбу…

Григорий Никанорович замахал руками, сморщился так, что коричневое от загара лицо его стало похожим на печеное яблоко.

— Эх, заякал «Я-ста, да мы-ста…» Ты не о себе, о команде думай. Разве в тебе одном дело? Не ты, так другой будет: пришлют, не оставят судно без капитана. А вот тебя…

— Попрут?