Только море вокруг

Яков сбежал с мостика, и через минуту по всему пароходу разнеслись громкие, прерывистые, электрические звонки. «Ого, даже колокола громкого боя успел установить!» — с одобрением подумал Маркевич, через обнос глядя в сторону полубака и на носовую палубу. Там, обгоняя друг друга, уже мчались поднятые сигналом тревоги матросы и кочегары. Но раньше всех взлетел по трапу на полубак Егор Матвеевич Закимовский. Он сразу прилип к краснофлотцу из бригады артиллерийских сборщиков, занявшему боевой пост наводчика, старательно повторяя каждое его движение, каждый жест, не видя и не слыша ничего, происходящего вокруг. Боцман Яблоков легко, как игрушечные подхватывал и передавал к пушке тяжелые блестящие снаряды, вместе с ним суетились, толкались мешая один другому, подвахтенные матросы и кочегары. Шум, суета, ругань стояли такие, что Маркевич поморщился: вот почему так саркастически усмехнулся штурвальный катера. «Не только ногу можно сломать, как Гусляков, но и головы лишиться». Хотел было прекратить нелепую суматоху, однако не стал вмешиваться. А чтобы не видеть этого подобия учения, не раздражаться, потихоньку ушел в каюту дописывать письмо матери.

А Ушеренко тоже не вмешивался, как бы со стороны наблюдая за происходящим на полубаке. В черных глазах его время от времени вспыхивали насмешливо-злые огоньки, брови хмурились, на скулах ходили тугие желваки: вот-вот закричит, затопает ногами, распушит всех на чем свет стоит! Но трое краснофлотцев без слов понимали своего командира, и все время получалось так, что ни одному коммунаровцу ни разу не удавалось вплотную приблизиться к пушке. Сунется парень — так бы и ухватился вот за этот рычажок, за этот штурвальчик, но на нем уже лежит уверенная и спокойная рука артиллериста. Сам бы нажал вон ту кнопку со странным названием «ревун», а не подступишься к ней. И постепенно задор начал спадать.

— Наигрались, деточки? — недобро усмехнулся младший лейтенант. — А теперь садитесь кто где стоит. Поговорим, как взрослые люди.

Он первый опустился на кнехт, вытащил кисет, свернул самокрутку. Подождал, пока рассядутся все, и, через плечо сплюнув за борт, внушительно начал:

— В третий и последний раз, что эта машина, — он кивнул острым подбородком в сторону пушки, — не дурра безмозглая, а самая наиумнейшая королева в мире, к которой надо обращаться на «Вы». А что получается? Сбегаетесь, как кобели на свадьбу, орете, каждый норовит полапать ее, чего-нибудь покрутить… Чистые дикари!

Ладный, плечистый, чернобровый красавец краснофлотец, стоя слушавший замысловатое вступление младшего лейтенанта, не выдержав, фыркнул в кулак, и Ушеренко насупился, бросил на него грозный взгляд.

Товарищ Васильчиков, возьмите Матвеева и Сидорчука и бегом на корму, проверьте, как там. Выполняйте!

— Есть! — краснофлотец подавил смех и вместе с двумя товарищами покинул полубак. Яков подождал, пока они отойдут подальше, и, глубоко затянувшись махорочным дымом, подмигнул Закимовскому:

— Видал? Развесили уши…

— Давай не тяни! — нетерпеливо взмолился Золотце. — Крутишь вола за хвост!

— Спокойненько! Ты, Матвеич, сам из военморов, должен понимать дисциплину… Так вот, хлопчики, я вам не начальник, не командир батареи, которого могут завтра сюда прислать, а такой же меднодрай, маслопупый, как и все вы. Только поэтому и жалею вас, и подпускаю к пушке: хочу, чтобы вам самим потом легче было. А придет командир, начнет учить с наждаком драить, тогда поймете, что такое веселая жизнь.

— Н-ну? — недоверчиво протянул Яблоков.

Ушеренко повернулся к нему.

— Ты случаем не с Украины, человече? «Н-ну, цоб цобе…» И от этого придется отвыкнуть, королева научит с огоньком шевелиться: на цыпочках! И чтобы не было у вас неприятностей с будущим вашим командиром батареи, отныне и на веки веков зарубите наносу: королева — святыня, на которую надо молиться! Кого из вас я к ней по боевому расписанию назначил? Тебя, боцман? И старшего машиниста Закимовского? И… — И ничего не стал объяснять, попросил по-человечески просто и устало: — Шли бы вы, хлопцы, отдыхать. На сегодня базар окончен. Дайте нам с Матвеичем побалакать на холодке. А услышите тревогу — мигом сюда…

И впервые за весь день старым друзьям удалось, наконец, остаться одним. Сидя рядом, они молча дымили махоркой, изредка поглядывая один на другого и не знали, с чего начинать разговор. Рассказать хотелось об очень многом и важном — ведь сколько лет не виделись, с самого рейса на датском пароходе «Отто Петерсен!» А что оно, это важное? И важное ли?

Вечер уже опустился на рейд и на окрестные горы — темно-голубой, холодный и такой ясный, что в кристально-чистой голубизне его видны были и домики на берегу, и мерцающие огоньки звезд в высоком небе, и даже детали пушки здесь, на полубаке. Казалось, нет такой силы, которая посмела бы нарушить торжественную тишину вечернего покоя. Ушеренко вздохнул.

— Вы ничего дошли?

— Тихо, — в тон ему ответил Закимовский.