Только не дворецкий. Золотой век британского детектива

— Ну так вот, джентльмены, — произнес он, одобрительно оглядывая толстого председателя. — Мы с моим товарищем увидели все это и пошли себе пропустить по паре стаканчиков, а потом направились к нему домой и поужинали. А потом он спросил меня, что я думаю об этой работе — дело, мол, плевое, особенно для джентльмена с моими способностями. Может быть, говорю я, но мне бы хотелось еще разок прогуляться по окрестностям, когда все стихнет. Просто чтобы освоиться. А он говорит, что, во всяком случае, ни кошек, ни собак дома нет. Его светлость, мол, их терпеть не может. Как по мне, кошки значения не имеют — мне не раз приходилось работать в присутствии пары кошек, и они вроде бы даже с интересом за мной наблюдали. Но собаки — это, конечно, другое дело. Так ты уверен, спрашиваю, что там нет собак? Ни единой, говорит. Вот лошадей его светлость любит, а собаки ему нипочем не нужны. Ну отлично, говорю. Тогда давай-ка, говорю, посидим еще, а после полуночи я схожу на разведку.

Не то чтобы, говорю, я собирался работать прямо сегодня, но на двери и окна взглянуть надо. Так что мы еще промочили глотки, поговорили о том о сем, и в половину первого я пошел обратно, прошел тем удобным лесочком, чтобы взглянуть на дом его светлости в темноте.

Тем временем судья Степлтон сверился с какими-то записями в своей книжечке и захлопнул ее. Теперь он сидел, оперевшись подбородком на руку, испытующе смотрел на Гэмбла, и видно было: все, что он слышит, его изрядно развлекает. Так он и наблюдал за тем, как обвиняемый с готовностью излагает свою историю, а тот продолжил свое чистосердечное повествование, словно бы подмигнув присяжным.

— Итак, джентльмены, — и он перегнулся через трибуну, словно желая поверить некую тайну всем присутствующим в суде, — вы видите, что я с вами честен, раз уж сам выдаю себя! Ведь когда я вошел в сад его светлости, я очутился там, где мне не следовало бы находиться, и к тому же с намерением совершить тяжкое преступление. Правда, я не собирался совершать его прямо тогда, может, через пару вечеров. Я просто хотел оглядеться. Ну я и огляделся — со всеми предосторожностями. Я взглянул на двери и окна — спереди, сзади и с боков дома. Выяснил, что там нет никаких чертовых собак, и пошел осторожно взглянуть на окна в столовую, где в буфете были расставлены тарелки. И пока я, тихо как мышонок, сидел там, в комнате внезапно вспыхнул свет, и вошел его светлость, держа в руке свечу из спальни. И чтобы доказать вам и ему, что я его видел, я скажу, что на нем была пижама в розовую и белую полоску, а горло его было замотано белой шалью. И как, спрашивается, уважаемые джентльмены и ваша светлость, я мог бы это все увидеть, если бы меня там не было?

За этим последовала еще одна драматическая пауза, во время которой Гэмбл спокойно и пренебрежительно взглянул на Дикинсона. В гробовой тишине он продолжил:

— И более того, джентльмены! Секундой позже пришел второй джентльмен. Тот самый, с острой бородкой и вощеными усами. На нем был ярко-красный халат с черным поясом. У него тоже в руках была свеча, и я понял, что их обоих разбудило нечто, о чем я не имел ни малейшего понятия, так как сам я не издавал ни звука и всего лишь смотрел в окно. Они немножко поговорили друг с другом, затем его светлость ушел в залу и тут же вернулся в большом пальто и с фонарем. И тогда, джентльмены, я свалил оттуда, выбрался из сада и укрылся между деревьями на другой стороне дороги. Минуты через две пришел полисмен, и я услышал, как его светлость обращается нему с порога, и пошел себе оттуда через общинные земли и домой к моему товарищу. Там я сидел, пока не начали ходить рабочие поезда[22], после чего уехал в Лондон. И вот он я, и я вопрошаю всех присутствующих: как я мог побывать этой ночью на Авеню-роуд, если я был в Уимблдоне, во многих милях оттуда? И я прошу его светлость, как джентльмена, подтвердить мои слова, поскольку он может их подтвердить!

Внимание присутствующих в суде переключилось с обвиняемого на судью. Каждый взгляд был устремлен на господина судью Степлтона. Он медленно выпрямился и взглянул поверх очков сначала на Гэмбла, а затем — на обвинителя.