Только не дворецкий. Золотой век британского детектива

© А. Бердичевский, T. Руссита, перевод на русский язык, 2011

Эдгар Джепсон и Роберт Юстас Чайный лист

Артур Келстерн и Хью Уиллоутон встретились в турецких банях на Дьюкстрит в Сент-Джеймсе и через год с небольшим в этих же банях и расстались. Оба отличались дурным характером: Келстерн был сварлив, а Уиллоутон злобен. Трудно сказать, кто из них был хуже, и когда я вдруг заметил, что они спелись, то давал этой прекрасной дружбе сроку месяца три. Она продолжалась около года.

Причиной их ссоры стала дочь Келстерна Руфь. Уиллоутон влюбился в нее, она — в него, и они обручились. Полгода спустя, несмотря на то что они явно очень любили друг друга, помолвка была расторгнута. Никаких объяснений не последовало. Я предполагал, что Уиллоутон продемонстрировал Руфи свой дьявольский характер и получил по заслугам.

Посмотреть на эту Руфь, так она вовсе и не Келстерн. Как это часто бывает у членов старых линкольнширских семейств — потомков викингов и спутников Кнуда[33], все Келстерны похожи друг на друга: светловолосые, белокожие, с ясными голубыми глазами и выраженной горбинкой на носу. Но Руфь пошла в мать: смуглая, с прямым носом, темно-карими глазами — про такие часто говорят «цвета расплавленной меди», каштановыми волосами и такими манящими губами, каких я никогда не видел. Она была горда, независима, отважна и, скажу прямо, с норовом. Без этого она бы не смогла жить с такой старой сварливой скотиной, как Келстерн. Отца Руфь, кстати, обожала, невзирая на то что тот все время ее третировал; надо сказать, старик тоже ее любил. Вероятно, только ее во всем мире он и любил. Келстерн был специалистом по внедрению научных открытий в производство, а она работала в его лаборатории. Платил ей пять сотен в год, так что, видимо, она необычайно хорошо знала свое дело.

Расторжение помолвки Келстерн воспринял очень тяжело. Он счел, что это Уиллоутон бросил его дочь. Руфи тоже было нелегко: ее румянец утратил часть своей теплоты, губы сжались в тонкую линию и уже не манили так сильно. Характер Уиллоутона еще больше испортился: он стал похож на медведя, страдающего постоянными мигренями. Я пытался поговорить и с ним и с Руфью, надеясь их примирить. Мне, мягко говоря, дали отпор. Уиллоутон обругал меня, а Руфь вспылила и велела не лезть в чужие дела. Несмотря на это, я остался в уверенности, что они тоскуют друг без друга и были бы счастливы воссоединиться, если бы не их идиотское самолюбие.

Келстерн изо всех сил настраивал Руфь против Уиллоутона. Однажды я сказал старику — не мое было дело, но я чихать хотел на его вспыльчивость, — что вмешиваться глупо и что гораздо правильнее оставить их в покое. Келстерн, конечно, взбесился. Он обозвал Уиллоутона грязным кобелем и подлым мерзавцем, и это еще самые нежные из эпитетов, которые он использовал. Тут-то я и подумал, что история с расторжением помолвки гораздо серьезнее, чем мне казалось.

Я укрепился в своих подозрениях, глядя, как Келстерн из кожи вон лезет, чтобы напакостить Уиллоутону. В своих клубах — «Атенеуме», «Девоншире» и «Сэвиле» — он с поразительной изобретательностью сводил любой разговор к обсуждению Уиллоутона и объявлял его негодяем и подлейшим из мерзавцев. Эффект от этого был гораздо меньше, чем того желал Келстерн: мало кто из инженеров знал свое дело, как Уиллоутон, а настоящему специалисту трудно навредить. Люди в нем нуждаются. Но, конечно, какой-то ущерб Уиллоутону был нанесен, и тот понимал, кому он должен быть за это благодарен. Двое моих знакомых по-дружески намекали Уиллоутону, что говорится за его спиной. Характер его от этого не улучшился.

Специалист по строительству железобетонных зданий, которые сейчас возводят по всему Лондону, он был так же известен в своей области, как Келстерн в своей. Они походили друг на друга не только умом и вздорностью, мне кажется, что они и мыслили во многом одинаково. Во всяком случае, оба твердо решили не менять привычного жизненного уклада из-за расторжения этой помолвки.

Оба имели привычку посещать турецкие бани на Дьюк-стрит в четыре пополудни каждый второй и четвертый вторник месяца, и оба остались ей верны. Хотя в эти вторники они неизбежно сталкивались, ни один не перенес своего прихода и на двадцать минут — а ведь это позволило бы им разминуться и увидеть друг друга лишь мельком. Они продолжали париться, как и прежде, одновременно. Толстокожие, скажете вы? Еще какие. Ни один не притворялся, что не видит другого, оба бросали друг на друга злобные взгляды — и занимались этим большую часть времени. Я знаю, о чем говорю: иногда я и сам в это время бывал там.

В последний раз они встретились в этих банях примерно через три месяца после разрыва помолвки, чтобы расстаться навеки.