Только не говори маме. История одного предательства

И снова мой отрепетированный рассказ прошел на ура; и снова договорились, что я перееду в комнату няни, а мое жалованье составит три фунта в неделю. На этот раз в моей комнате был телевизор, а по вечерам я могла ужинать вместе с семьей. После того как эти формальности были улажены, меня повели знакомить с моими подопечными, снова мальчиком и девочкой, и оба оказались такими же миловидными блондинами, как и мама. Я тогда подумала, что в таком тщательно организованном хозяйстве наверняка первым был зачат мальчик, а второй по плану родилась девочка.

Пока ждали мужа, горничная внесла в гостиную блюда с мягкими сэндвичами. Чай из большого серебряного чайника разлили по тонким фарфоровым чашкам, сахар клали маленькими серебряными щипчиками, и я сидела на краешке бархатного кресла. Хозяйка сказала мне, что ее муж банкир, что ее последняя помощница по хозяйству уехала в Англию и ей был нужен кто‑то, кто бы присматривал за обоими детьми, пока они не пойдут в школу, соответственно через год и два.

Я согласилась на все условия — да разве был у меня выбор? Но я с самого начала знала, что мы с ней никогда не станем друзьями. Я была для нее всего лишь наемной прислугой. Правда, потом я подумала, что, возможно, это даже к лучшему. По крайней мере, не буду строить иллюзий насчет того, что являюсь частью семьи.

Перед моим уходом меня коротко представили хозяину, высокому худому мужчине, возрастом чуть за тридцать, с вежливой улыбкой, которая не доходила до его глаз. И вновь я на двух автобусах вернулась домой, упаковала чемодан и рассказала матери о своей новой работе.

Впервые мать выглядела счастливой: она наконец‑то нашла работу управляющей кофейни. Она поделилась со мной своей радостью, сказала, что ей нравится хозяин, энергичный молодой человек двадцати восьми лет, который только что начал собственный бизнес.

В красивом георгианском особняке холод одиночества пропитывал меня насквозь. С каждым днем я становилась все более безучастной. По вечерам ужинала вместе с семьей, а потом шла в свою комнату читать или смотреть телевизор. Эта семья была для меня совсем чужой. Я до сих пор скучала по Розе и ее детям, по теплу, которое ощущала в их доме.

В свой четвертый выходной, зная, что мать на работе в кофейне, я отправилась навестить ее. Она совершенно преобразилась — новая короткая стрижка, тщательно нанесенный макияж, красная помада, маникюр сделали ее молодой и современной. Она радостно улыбнулась мне, но в ее взгляде не было той любви, что я искала.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Может, выпьем кофе вместе? — предложила я, но про себя подумала: «Я здесь потому, что скучаю по тебе».

— О, дорогая, — ответила она, — конечно. Мы можем выпить по чашечке, но близится время ланча, и у нас будет запарка.

Мы сели за столик, и нас обслужила молодая официантка в темно‑розовой с кремовым униформе, что было редкостью в Белфасте, где официантки до сих пор носили черное с белым. Мама поинтересовалась, нравится ли мне моя работа. Я описала ей все в подробностях — и дом, и сады, и детей, но не стала говорить, что в доме, хотя и гораздо большем, чем у Розы с Дэвидом, не было ни теплоты, ни веселья.

Я знала, что описываю матери дом ее мечты, но для меня это был не дом, а всего лишь здание. Менее через час, после спешного поцелуя и еще одной лучистой улыбки матери, я снова была на улице, и меня ждал целый день безделья.

Калейдоскоп самых разных лиц, с выражениями от презрения до злости, снова промелькнул у меня перед глазами, и голоса зазвучали в ушах. Первым был отец. И его насмешливая улыбка, с которой он все повторял мне: «Твоя мать больше не будет тебя любить, если ты все расскажешь. Все тебя осудят». Потом была мать и ее темный от злобы взгляд, которым она смотрела на меня в ночь, когда я истекала кровью, и ее шепот, которым она просила доктора отвезти меня в дальний госпиталь. Суровое выражение лица бабушки, в котором не осталось и следа былой любви ко мне. Перекошенное от ненависти лицо кузины Норы, когда она открыла мне дверь, и прячущийся за ее спиной ребенок. Эхо их голосов пронеслось в моей голове: «Антуанетта, тебя здесь не ждут. Нам все известно о тебе и твоем отце. Уходи и больше никогда не возвращайся. Не смей приближаться к нашему дому».

Каждый раз я будто заново переживала боль отторжения. Слезы подступили к глазам, стоило мне вспомнить последнее унижение, которое я испытала, когда Дэвид выгнал меня из своего дома. Отчаяние, с которым я боролась, пока собирала свои скудные пожитки, вернулось и снова поселилось во мне. Гордость, мое единственное оставшееся оружие, покинула меня, и ее место заняли тоска и жалость к себе. Я уже не видела серебристой опушки черного облака, накрывшего мою жизнь. Ее там просто не было.