Только не говори маме. История одного предательства

Никто, подумала я, никогда не полюбит меня. Да, собственно, никто меня никогда и не любил. О, да, любили милую девочку в красивых платьицах, умненького ребенка с хорошими школьными оценками, трудолюбивого подростка, всегда готового нянчиться с детьми. Но кто любил меня беременную, изнасилованную, испуганную? Никто, даже мать.

Мимо меня проходили дружеские компании, влюбленные парочки. Люди, у которых были семьи, люди, которых любили. Я же была изгоем в этом недружелюбном мире, который был ласков со мной лишь шесть лет из прожитых пятнадцати. Мимолетное счастье никогда не задерживалось рядом со мной. Я была отвергнута всеми, и для меня был закрыт вход в мир людей. Единственная дверь, которую я видела перед собой, была обозначена табличкой «Выход».

Неужели мне суждено было стать вечной пленницей клетки, куда не проникали ни любовь, ни дружба, ни симпатия? Я чувствовала, что так оно и будет.

Зная о том, что виски притупляет боль, я направилась в ближайший паб. Невидимка, жившая во мне, заказала двойную порцию и с жадностью осушила ее. Бармен увидел во мне потенциального алкоголика и отказался повторить:

— В чем дело, малышка? Проблемы с бойфрендом? Ничего, найдешь другого, такая милашка.

Его слова звучали как будто вдалеке. К моему отчаянию присоединилась паранойя, и, вместо того чтобы различить нотки участия в его голосе, я расслышала насмешку.

Покинув уютное тепло паба, охваченная холодной решимостью, я двинулась в ближайшую аптеку. Там купила большую упаковку аспирина и набор бритвенных лезвий. Затем мое невидимое «я» направилось в бар, где продавали спиртное на вынос, и сделало свою последнюю покупку, бутылку виски «Буш Миллз». Теперь, когда мой прощальный набор был готов, я пошла в общественный туалет.

Бледное лицо смотрело на меня из зеркала, когда я стояла перед умывальником, накачиваясь виски и аспирином. Опасная смесь настойчиво просилась обратно, сдавливая горло с такой силой, что из глаз текли слезы. Следовала новая порция виски и таблеток, и так до тех пор, пока не были опустошены обе емкости. Я выбросила их в мусорную корзину и заперлась в кабинке. Опустив крышку унитаза, я уселась на стульчак и медленно вскрыла упаковку лезвий. Вооружившись одним из них, я начала кромсать свою руку, начиная с запястья и постепенно, дюйм за дюймом, продвигаясь выше. Пятнадцать порезов, каждый за год жизни, которой мне больше не хотелось. Кровь медленно сочилась из ран, стекала между пальцев, капала на пол. Как зачарованная, я наблюдала за этими ручейками, задаваясь вопросом, как долго будет истекать мое тело. Веки стали тяжелыми и начали закрываться, передо мной расстилалась темнота, а в ушах звенело. Я почувствовала, что заваливаюсь набок, и моя голова прислонилась к холодному кафелю. Больше я ничего не чувствовала.

Глава 28

Смутные голоса ворвались в мое сознание.

Первый был низкий, мужской; второй, более звонкий, принадлежал женщине.

— Мы знаем, что ты очнулась. Давай‑ка открывай глаза, — произнес мужской голос.

Прохладная нежная рука взяла мою руку, и я расслышала женский голос:

— Давай, милая, мы хотим помочь тебе. Открой глаза.

Я неохотно сделала то, что они просили. Я лежала на кровати в маленькой белой комнате. Мои губы попытались выдавить какие‑то слова, но во рту возникло странное ощущение: инородный предмет мешал говорить. Язык коснулся чего‑то твердого. Потом я поняла, что эта штука сидит глубоко во мне, тянется через горло и выходит изо рта.

В фокусе обозначились две фигуры, и в одной из них я узнала медсестру, а вторая, в твидовом пиджаке с клерикальным воротничком, оказалась священником. Я смутно догадалась, что нахожусь в госпитале, и в этот момент едва не поперхнулась от сдавившей горло обжигающе‑горячей рвоты. Чьи‑то руки поднесли к моему рту таз, и теперь, когда трубка, которая, как я позже узнала, называлась желудочным зондом, сделала свою работу, мое тело взорвалось выплеском токсинов.

Когда приступ закончился, я снова откинулась на подушки, вслушиваясь в несмолкающий в ушах звон. Желание уснуть овладевало мною все сильнее, и я закрыла глаза, но голоса не отпускали меня.

Я слышала, как они спрашивают, кто я и где живу, но я ничего не помнила. Меня снова взяли за руку, и, несколько успокоившись от этого прикосновения, я ответила на него крепким пожатием.

— Ну, давай же открой глаза, — произнес священник. — Мы дадим тебе заснуть, когда ты ответишь на несколько вопросов.

Я силой заставила свои веки открыться и увидела прямо над собой его добрые голубые глаза, а в лице тревогу и участие. От его теплого взгляда я расплакалась, захлебываясь в рыданиях и сотрясаясь всем телом, как в недавнем приступе рвоты. Все это время медсестра не отпускала мою руку, а священник вытирал мне слезы.