Только не|мы (СИ)

— Мама, — сказала я, — это Тони. Мой возлюбленный. Я давно хотела вас познакомить.

Мама выпрямилась во весь рост, ещё раз внимательно оглядела нас и, кажется, заметила моё кольцо, по протестантскому обычаю украшавшее левый безымянный палец.

— Ингрид, — коротко представилась мама.

Мы были с ней похожи как две капли воды. Возраст едва угадывался на мамином лице, что иногда нас могли принять за сестёр. Привычки и характер мне достались больше папины, а мама в силу темперамента всегда оставалась подвижной и чуть порывистой. Но тут она замерла и не знала, что говорить.

Через несколько минут она всё же прошла в комнату, взглядом оценила готовую к празднеству нарядную ёлку и повернулась к нам, стоящим в дверях и не понимающим, к чему готовиться.

— А вы ещё не накрывали на стол? — невзначай осведомилась мама.

И мы с Тони, наконец, расслабились.

На прощание мама сказала мне лишь одну фразу, которую я слышала от неё уже множество раз, но сегодня она прозвучала как благословение:

— Илзе, самое главное для меня как для матери, чтобы ты была счастлива, а остальное — приложится.

Я поцеловала маму в напудренную щёку, ощутив солоноватый привкус на губах, но так и не поняла, кто из нас плакал — она или я, а может, обе.

Потому что мы уже обе знали, что нам предстоит разлука. Одно дело — не видеться подолгу, живя в одном городе, но зная, что всегда есть возможность приехать в любой момент. Надо только сесть на метро или поймать такси, и спустя полчаса-час расстояние будет преодолено. И совсем другое дело — разъезжаться по разным странам.

— Я буду скучать, — шепнула я маме.

— Я тоже буду скучать, — прошептала в ответ мама.

В феврале мы загрузили вещи в машину — все, какие смогли, отдали ключи от квартиры новым жильцам — семейной паре, которая приехала из Молдовы и работала у Тони в московской типографии, а после покатили в новую жизнь.

В Минск мы прибыли спустя сутки. Клаус плохо переносил дорогу, нервничал, подвывал из своего контейнера, а в незнакомом жилье ещё несколько дней никак не мог отойти от путешествия. И я бы сказала, что Клаусу дался тяжелее всех этот переезд, но не могла совсем не брать в расчёт себя. То, как переживала, перебарывала я тягостное чувство оторванности от привычного и во всём отлаженного мира, не шло ни в какое сравнение со всеми ранее пережитыми событиями.

Странно, что я почти не помню, как когда-то в восьмилетнем возрасте переезжала из Даугавпилса в Москву. Но помню, что трудности вызывала в основном школа. И то лишь потому, что я стремилась во всём поспевать и не разочаровывать маму оценками, но бедное знание языка и общая атмосфера среди одноклассников не способствовали этому. Однако дома, подле мамы я ощущала заботу и надёжность. Ощущала даже тогда, когда у неё начались распри с отчимом, и пришлось переселяться в другую квартиру. Мама всегда оставалась рядом. И теперь я понимала, что в любых обстоятельствах действительно важным является то, насколько рядом готов быть с тобой человек, которому ты вверяешь свою жизнь.

А со мной получилось так, что фактически единственным существом, кто действительно был рядом — сидел рядом со мной, лежал рядом со мной, спал рядом со мной, ел вместе со мной, был Клаус. Мы вместе тёрли пол и окна в новой квартире, готовили завтраки и ужины, приводили в порядок балкон, выходящий на южную сторону дома. Потому летом некуда было спастись от жары.

Дом-свечка из пятнадцати этажей стоял особняком на выделенной территории перед детской площадкой и небольшим сквером. Наша квартира находилась на одиннадцатом этаже. Вид открывался далёкий и светлый, ничем не заслонённый, и по весне я смогла наблюдать зеленеющие кроны деревьев и небо, с каждым днём обретающее всё более чистый цвет. Однако с приходом мая в квартире началось настоящее пекло.

Страдали и я, и Клаус, которому становилось дурно в его меховой шубе. Я не знала, что предпринять. А Тони был где-то далеко — в этом же городе, но совсем в ином измерении. И если раньше, я тосковала по нему пару дней в неделю, когда он уезжал в командировки, теперь тосковала по нему круглосуточно, несмотря на то, что он стал заметно меньше уезжать из Минска.

Тони ушёл с головой в становление нового производства. Я едва понимала, что у него там творится. Знала лишь, что Тони купил какие-то новые станки, что иногда они ломались, что случались сбои, и приходилось выбраковывать срочную продукцию, которую должны были поставить на следующий день, но были вынуждены работать всю ночь напролёт, чтобы успеть в сроки. Оттого Тони мог не прийти ночью, а приходя поутру или же вовсе через день, валился с ног и засыпал на сутки. Он не замечал ни меня, ни Клауса, ни то, что мы сделали перестановку в доме, повесили новые шторы, купили кондиционер и установили его в комнате, чтобы стало хоть немного легче дышать. Работа отнимала у Тони не просто всё время, она отнимала Тони у меня.