Только не в этот раз

– Нет ничего проще, – отозвался хозяин квартиры, пригубив следующую порцию крепкого алкоголя, – автомобиль, вместе с номерными знаками, мы отогнали в пункт приема цветных металлов, и с тех пор я его больше не видел. Из родных был у меня еще старший брат, но он давно помер, сразу же вслед за дедом (в данном случае имелся в виду Степан Илларионович). Остался у него сын Андрюха, но где он сейчас находится, об этом я даже не знаю. Он поступал в военно-десантное училище, так что служит теперь, наверное, где-нибудь. А вы что, думаете, это он?

– Трудно сказать, – вмешался в разговор Киров, – но мы не должны исключать никакой возможности и проверять все имеющие версии и мотивы. Вы лучше скажите его полные данные, а мы уже сами постараемся с ним связаться.

– Каргапольский Андрей Илларионович тысяча девятьсот восемьдесят пятого года рождения, точную дату сейчас уже и не вспомню. Но я не даже не предполагаю, что это может быть он, хотя… отец его – «Иллариоша», тот ли еще был прохвост с самой свое «бесбашенной» юности: всю свою непутевую жизнь по тюрьмам мотался. Для своих темных делишек он мог и номерок с машины стащить да потом прикарманить. Но если это все так, я сам его найду и порву: на клочки, на кусочки, на тряпочки.

Пока он так отвечал, Киров что-то усердно записывал в свой бумажный блокнот. Новобранец же открыл свою папку и достал оттуда не отличающийся большими размерами бумажный конверт. Заполнив с лицевой стороны личные данные Коргапольского, он обратился к нему самому:

– Дмитрий Степанович, у нас к Вам еще одно, несколько необычное, дело. Необходимо взять для подробных исследований пробу биологической ДНК. Это делается по той исключительной причине, что следственная группа изымает сейчас материалы, предположительно принадлежащие безжалостному маньяку. Так вот, чтобы не спутать их с Вашими выделениями во время анализа, необходимо иметь и Ваш оригинальный образец: так можно будет действовать методом исключения.

– Берите чего Вам там надо, – не совсем искренне согласился бывший десантник.

Бирюков, надев на руку всегда находившуюся при нем перчатку (так принято, чтобы не смешать изъятые пробы), аккуратно достал из конверта палочку, с нанизанной на нее ватой на обоих концах. Он протянул ее хозяину этой квартиры, попросив поводить во рту, изнутри, одним концом по левой щеке, другим – по противоположной. Закончив эту процедуру, Никита убрал добытый с таким трудом «мазок», предназначенный теперь для проведения экспертизы.

По большому счету делать в квартире более было нечего, и напарники, насколько только смогли от сложившегося у них негативного впечатления, вежливо попрощались с хозяином. Узнав в какую больницу доставили пострадавшую, оба отправились в НИИ скорой помощи им. Н.В. Склифосовского, чтобы навестить там его страждущую супругу.

Туда они прибыли тогда, когда время уже было глубоко послеполуденное. Нина Николаевна, как и положено, находилась возле реанимационной палаты, где «боролась за жизнь» ее истерзанная извергом дочь. Едва достигнув сорокалетнего возраста, она в один миг постарела лет эдак на двадцать. Кожа ее лица сильно осунулась, седые волосы слиплись и торчали в разные стороны. Голубые потухшие глаза не выражали ничего, кроме бескрайнего и безутешного горя.

Увидев подошедших к ней двух сотрудников уголовного розыска, она восприняла это, в отличии от своего полупьяного мужа, совершенно спокойно. Видя искреннее угнетенное состояние женщины, оперативники ей искренне посочувствовали.

– Как состояние дочери? – предварительно проявляя вежливость, поинтересовался Роман, – Что говорят врачи? Она сможет поправиться?

– Даже не знаю, что и сказать, – наполняя слезами глаза, всхлипывая отвечала уже немолодая по своему возрасту Каргапольская, – пока она находится в состоянии комы, а выберется ли из нее – одному Богу известно. Бедная девочка. Кому только в голову такое пришло, чтобы так жестоко ч ней обойтись? Она же никому никогда ничего плохого не делала. Была веселая, жизнерадостная, очень простая и добродушная. За свою недолгую жизнь даже «комарика не обидела».

Здесь женщина обхватила лицо руками и принялась безутешно рыдать, делая это так энергично, что невольно сотрясалось все ее тело. Душевная боль этой женщины была настолько сильной и искренней, что у самого сомнительного черствого сыщика не вызвало бы никаких сомнений, что этот человек уж точно не причастен к тому, что произошло с ее жестоко истерзанной девочкой. Но работа – это работа, поэтому хочешь не хочешь, а пришлось задавать ей вопросы. Молодой сотрудник, не зная еще, как вести себя в подобных, довольно непростых, ситуациях, слегка стушевался, поэтому разговаривать с матерью пришлось более опытному майору.

Он присел рядом с ней на кушетку и, положив руку ей на колено, полушепотом произнес: