Только никому не говори. Сборник

— Вы меня не ловите — не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним. Любовь Андреевна вдруг крикнула: «Как ты могла!» — и потеряла сознание.

Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить мое внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намеками: «свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…» Против Анюты — имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь мое внимание от себя?

— «Как ты могла»? Мне об этом никто не говорил.

— Мало ли что вам еще не говорили!

— Как вы ее слова объясните?

— Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.

— Но на самом деле они не ссорились, так ведь?

— Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.

— Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах ее матери вы говорили следователю?

— Воздержался. Мы втроем с женой и Другом дома выступали единым фронтом.

— Почему же сейчас сказали мне?

— Догадайтесь.

— Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?

— Нет.

— Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?

— Не догадались.

— Ладно, на досуге подумаю. А о чем еще вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?

— Ему было не до разговоров.

— Какие-нибудь странности вы в нем заметили?

— Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.

— Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?

— Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.

— И все?

— И все.

— Что он вам ответил?

— Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.

— Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.

— Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.

— Поражает вот что. В свете «смертельных» событий ваш уход выглядит малозначительным эпизодом. Однако именно этот эпизод вывел Павла Матвеевича из нормального состояния, может быть, привел к безумию. Так что же вы сказали ему?

— Я вам все сказал.

— Ну что ж… А тогда в прихожей что-то необычное, болезненное в нем чувствовалось?

— Нет.

— Вы развелись с женой из-за другой женщины?

— А это уж мои собственные радости, позвольте мне их самому расхлебывать.

— Вы и следователю так ответили? А может, и это скрыли?

— Мы развелись, когда следствие, наверное, уже закончилось. Во всяком случае, никто по этому поводу меня не вызывал.

— Но следователь расспрашивал о ваших отношениях с женой?

— Интересовался.

— И вы, так сказать, ввели в заблуждение?

— Не люблю вмешивать посторонних, тем более официальных лиц в мои дела, которые абсолютно не имеют отношения к исчезновению Маруси.

— А мне так показалось, что в некоторых пунктах вы весьма откровенны. Но не во всех. Скажите, как вы относились к Марусе? Или это тоже запретная тема?

— К Марусе? — он помолчал. — Обыкновенно… нормально.

— Это не ответ.

— Ну подумайте: что между нами могло быть общего?

— Я подумаю. И все же: какой вы ее помните? Вы ее помните?

— Помню. Эта девочка играла с огнем.

— То есть?

— Просто ощущение — блеска и риска. Вот и доигралась.

— Она ведь, в сущности, была ребенком.

— Не скажите. Ребенком она не была. И вообще не стоит никого идеализировать, даже умерших. Либо их забыть, если можно, либо помнить живыми, а не покрывать патокой.

— Ваши воспоминания живые?

— Да.

— Вы сказали о ней слишком много и слишком мало. Точнее, вы намекнули на многое. Объяснитесь.

— Я же говорю: просто ощущение. Фактами не располагаю.

— Вы ходили на ее спектакли?

— Повторяю, то же впечатление: блеск и риск.

— Как вы думаете, она любила Петю?

— Петю? — он усмехнулся. — Ах, Петю! Не знаю.

— А из-за чего они поссорились на речке, знаете?

— Я об этой ссоре только от следователя узнал. Я на речку не ходил.

— Почему?

— У меня болела голова.

— Слабая у вас голова. Мигрень?

Математик встал.

— Ладно, бывайте! А я пошел делом заниматься.

— Думаю, мы с вами встретимся — и скоро.

— В зале суда?

— Здесь.

— Ну нет, поиграли — и будет. Больше вы меня сюда не заманите.

Он на мгновенье задержался возле койки Павла Матвеевича (я не видел его лица) и ушел, не оглянувшись.