Только никому не говори. Сборник

— Вообще атмосфера в том чулане была… — Генрих помолчал, подыскивая слово, — забавная. Какой-то бесноватый с куколкой.

— Так вы ж там не впервой. Анатоля не узнали?

— О, женщины! — повторил Генрих с непередаваемой интонацией.

— Что посеешь…

— Хватит вам… забавляться банальностями. Мне пора на лабораторные.

— Пропустите — тоже не впервой. Где б нам уединиться?

Прошли по обезлюдевшим коридорам в «курилку» — преддверие уборной, — сели на скрипучую скамейку.

— Впервые в дом на Жасминовой вы попали 13 октября прошлого года.

— Попал. — Генрих отвел глаза. — Попался.

— Еще не все потеряно, — с сарказмом успокоил Саня «подонка» (так он его про себя назвал, хотя чем-то мальчишка ему и понравился). — Жить будете. Но и отвечать будете.

— За что, милостивый государь?

— За все. В тот день хозяйка дома была на кладбище — вы об этом знали, так? (Юноша кивнул). Во сколько вы там появились?

— Часов в одиннадцать. После первой пары.

— А ушли?

— В пятом.

— До прихода Юли? Или Насти? Что-то у меня в голове все спуталось.

— Ближе к делу, — процедил Генрих.

— Вы видели тогда Нину Печерскую, проживавшую в этом доме?

— Видел, — признался Генрих после некоторого молчания.

— При каких обстоятельствах?

— В окно. Настя сказала: соседка, балерина.

— Красивая женщина?

— Красивая.

— Опишите, какой вы ее видели.

— Я смутно помню.

— Ну а все же?

Начал нехотя, медленно, точно взвешивая каждое слово:

— Тонкая, стройная… лицо… не помню. Волосы русые или темно-русые, челка. В длинном черном плаще. Шла по саду. Дальше я отвлекся. А когда Настя ушла на кухню кофе варить, вновь взглянул в окно: она разговаривала с мужчиной.

— С Анатолем?

— Нет. Он до этого с лопатой с огорода шел, мне его тоже Настя показала. В фуфайке. А этот — в чем-то сером… или голубом. В плаще. Видел только спину.

— Ну хотя бы рост.

— По сравнению с ним она казалась маленькой. Да она и была, видимо, невысокой.

— Была? Почему «была»?

— Что «почему»?

— В прошедшем времени.

— Я и говорю о прошедших временах — о прошлом. А вообще я ничего не помню, мне было не до них.

— Однако женщину в саду вы запомнили.

— Это было красиво.

— А вы знали, что Нина Печерская исчезла в ту же ночь?

— В какую ночь?

— После того, как вы ее видели.

— Ничего не знаю. Так в этом и заключается тайна — в исчезновении балерины?

— Да.

— А кто вас нанял?

— Никто. Я племянник хозяйки. Будем продолжать беседу?

— Почему бы нет? Я тоже любитель экстравагантных ощущений.

— Это я понял. Есть, наверное, особое сладострастие в обмане и предательстве. Возбуждает. Как вы попали в чулан?

— Как в водевиле: спрятался от женского гнева. Якобы на минутку. Постоял в темноте. Вдруг — замок защелкивается. Положение смехотворное, голос подать — как-то…

— Стыдно? Ну сознайтесь: стыдно перед Настей?

— Скажем… неловко. В общем, понадеялся на Юльку.

— А дальше?

— Ну, огляделся. При свете зажигалки.

— И что увидели?

— Чулан. Бытовой скарб. Из-за ширмы торчал угол сундука. Прошел, сел, жду. Показалось, всю ночь. Очнулся от света, заглянул в дырочку (ширма дырявая), думаю, хозяйка или Юля наконец… Нет, тот самый, прошлогодний, в фуфайке.

— Анатоль был в фуфайке?

— В рубашке. Но я его узнал по древнерусской бороде. По-моему, он был не в себе, скотина.

— За что вы его так?

— А, пьян. В руке держал куколку. Тут я возникаю. Он так и сел. А я удалился.

— Анатоль рассказал, что вы промчались в темноте как непонятное существо.

— А что он вам еще рассказал?

— Ничего особенного.

— Да свет он включил — чего врет? Улетучился я, правда, мгновенно.

— Каким образом вы улетучились?

— Через входную дверь. Я с прошлого года знал, что замок автоматический. На улице происходило народное гулянье.

— Во сколько все это случилось?

— В двенадцатом. Точнее сказать не могу, сгоряча не в ту сторону рванул, запутался в переулках. В метро я был без десяти двенадцать. И уже в общежитии вспомнил, что оставил на сундуке зажигалку.

— И вас не удивило, Генрих, появление здесь сатрапа из департамента, как вы выразились?

— Удивило. Но…

— Но?

— Да ничего. Как-то было… необычно.

— Необычно?

— Ну, тревожно.

— Но ведь ситуация была, скорее, забавной. Что вас встревожило?

— Ничего определенного.

— Вы действительно не знали про исчезновение Печерской в прошлом году?

— Все, что знал, я вам рассказал, — ответил Генрих твердо.

* * *

Викентий Павлович (импозантный, элегантный, за тридцать, в расцвете, так сказать, сил) был шефом предупрежден и встретил Саню с холодноватой любезностью (впрочем, расстались почти приятелями). Они сидели в его крошечном кабинете (в белой башне в районе Лужников) и беседовали. Перескочив, по русскому обыкновению — очень скоро, от вопросов насущных к национальным, мировым и т. п.: куда мы, черт возьми, катимся и когда все кончится. Никогда (Вика был настроен пессимистически), просто потихоньку поодиночке вымрем.

— А ваша фирма, кажется, процветает, — заметил Саня. — Владимир Николаевич упоминал про крупный заказ…