Только никому не говори. Сборник

«Тихий голос, какой-то ирреальный, прошелестел как будто прямо в ухо. И рядом с лежанкой кто-то стоял». — «Кто?» — «Тот же, кто и в чулане. Существо». — «Сейчас я вам растолкую, Анатолий Иванович. При вашем заболевании, как мне объяснили, больной принимает своих знакомых за врагов, предметы — за оружие, тени — за страшные чудовища. Он слышит голоса, которые угрожают его убить. И страх и отчаяние переходят в гнев и ярость». — «Я все это пережил. Но этот голос мне не угрожал». — «Что же вы якобы услышали?» — «Она должна успокоиться в саду. Иди и убей!» — «Правильно. «Она должна успокоиться в саду» — именно это вы и повторяли бессчетно и до горячки, и потом. И Любовь Донцова вышла на ваш крик». — «Наверное, вы правы». — «Конечно. Вы сами приказали себе: иди и убей. Это был ваш внутренний голос, Анатолий Иванович». — «Да, но пистолет-то не из бреда, настоящий». — «Ваш!» — «Нет!» — «На нем отпечатки ваших пальцев. Вы приказали себе, пошли и выпустили семь пуль». — «Наверное, так, но я не могу вспомнить». — «Память у вас весьма избирательна, как погляжу. Забыть два убийства. Этим «забвением» участь себе вы не облегчите». — «Я к этому не стремлюсь». — «Сомневаюсь. Объясните-ка лучше: как в таком невменяемом состоянии вы управились с оружием и все пули попали в цель?» — «Откуда я знаю!» — «А я знаю: вы были снайпером в армии, профессиональный навык, так сказать, сработал». — «Не знаю, не помню! Поймите же: я не прошу снисхождения к моему невменяемому состоянию. В конце концов я сам себя довел до этого и должен ответить. По высшей мере». — «Это решит суд. А что касается снисхождения… вы ответите за два убийства. И особенно за первое, совершенное в полной памяти и рассудке». — «Невероятно, непостижимо!» — «Повторяю: в полной памяти и рассудке. Таков мой вывод после беседы с вами: вы постарались уничтожить следы преступления и недаром использовали…» — «Я ничего не уничтожал!» — «Однако вы тайком закопали тело и недаром использовали крученый шнур вместо пистолета. Кровь, которая осталась бы на месте преступления…» — «Какой шнур, о чем вы?!» — «Не кричите. Шнур от халата хозяйки. Действовали вы весьма предусмотрительно, но тут ваш разум дал сбой. И вы сочинили историю действительно невероятную, которую преподнесли Колесову. И продолжаете упорствовать. Но вещественное доказательство — как символ, связующий два преступления: пистолет». — «Я нашел…» — «Его видел Колесов на столике перед задушенной вами женщиной. Впоследствии — да, у вас начался острый психоз. Что и подтверждает медицинская экспертиза. Вот тут уж вы вправду не отвечали за себя». — «Я хочу ответить, поверьте! Но не могу взять на себя вину за смерть женщины, которую так любил. Сейчас я многое вспомнил. Наверное, все…» — «Вы вспомнили, как застрелили Донцову?» — «Да. Я целился в собственный кошмар». — «Ну, наконец-то мы кое-как сдвинулись с мертвой точки. Вы признались…» — «Я хочу ответить, но на Меня давит ощущение чудовищной тайны, и я понимаю Саню, который определил ее так: заговор зла». Незнакомый голос: «Требую кончить допрос, больной приближается к критическому состоянию».

— Вот и все, — майор выключил магнитофон. — Что вы на это скажете?

— Что за голос? Что за существо?

— Я мыслю так. Воспоминание о «демоне» (о Григории Гусарове) в чулане запечатлелось в болезненном сознании и проявилось в критический момент перед убийством Донцовой. Тут прямая аналогия: дважды снять вину с себя, переложив ее на некое существо. Но внутренний голос (голос совести, образно выражаясь) прямо констатирует, обвиняет преступника: «Иди и убей!»

— Любовь перед смертью сказала: «Я слышала голос. Я должна идти».

— Вы-то хоть не сходите с ума! Возможно, подсудимый вызвал ее в сад — не спорю — но это только усугубляет его вину.

— Но как Анатоль сказал: ее демон. Он подчеркнул…

— Александр Федорович! Я человек трезвый и никаких сверхъестественных явлений не признаю. А вот вы… именно вы внушили человеку с расстроенным сознанием дикую идею: заговор зла.

— Сейчас, после исповеди Анатоля, я в эту идею абсолютно верю.

* * *

В тот же вечер за чаем у девочек.

— Настя, ты хорошо помнишь ваше свидание с Генрихом?

— Какое свидание?

— Тут, в доме, в прошлом году.

— Ну, помню.

— Генрих выходил? Покидал эту комнату?

— Раза два или три.

— В туалет?

— Не столько в туалет, сколько в ванную. Наш любовник крайне чистоплотен, правда, Юля?

— Отстань!

— Юлечка, я и тебя хочу спросить о том же.

— Не выходил.

— Ни разу?

— Ни разу.

— Ни за что не поверю! — воскликнула Настя. — И после этого ты будешь утверждать, что он тебе не нужен?

— После чего?

— После того, как ты его покрываешь!

— С какой это стати мне его покрывать?

— Вот уж не знаю!

— Юля, — вмешался Саня в перепалку. — Это очень важно. Ты видела здесь в саду мертвых. Неужели тебе не хочется, чтобы убийца был найден?

— Генрих — убийца?!

Очень выразительная немая сцена.

— Не думаю. Но ведь он просил тебя молчать? Не так ли?

— Да черт с ним в конце-то концов! — закричала Юля. — Просил, да просил, но я его покрывать не собираюсь. Мне просто в голову не приходило…