Только одна пуля

Я был готов уступить и уже шагнул к ступеньке, но тут вполне вовремя мой планшет зацепился за угол и вовсе соскочил с плеча. Пока я возился с ним, нагибаясь, подбирая из раскисшей земли, вытирая наспех, он уже прошел вперед, спускаясь по ступенькам. Я накрутил планшет на оборвавшийся ремешок и вошел следом.

Это был другой блиндаж, на последнем витке погружения. Тут уже не спасут никакие отвлекающие детали. Однако потребовалось некоторое время, прежде чем до меня дошла голая суть. Коркин докладывал майору обстановку, а я переминался с ноги на ногу за его спиной, дожидаясь своей очереди на доклад. Мы вошли в блиндаж с интервалом в каких-нибудь три секунды, однако доклад все тянулся, майор задавал уточняющие вопросы, и я, толчась у дверей, вроде бы еще продолжал оставаться снаружи, разрыв между нами составлял уже несколько минут.

А нынешнему незадачливому бою конца не видать, и мы в том бою утверждены офицерами связи.

Тут майор говорит:

— Ладно, Коркин, отдыхай пока.

Эти слова, особенно последнее из них, озаряют слепящим светом необитаемый угол памяти. Свет так ярок, что невольно тянет зажмуриться. Но и при закрытых глазах в ярко вспыхнувшем углу, вползая в душу, вьется змеей ремешок от планшета, перебитый пулей как раз на уровне позвоночника и невесть на чем державшийся до самых дверей, и под эти змеиные извивы возникает голос майора, как бы завершающий тираду: коль ты вернулся с задания первым, то и твоя очередь идти первая, отдыхай пока…

Вот отчего мы деликатничали на ступеньке: кто первым войдет, тот первым и выйдет. Ах, он тоже деликатничал? Но ведь первым-то он вошел. Да у меня в голове ничего похожего не было, пока майор сам не сказал… Ах, пока! Значит, ты подсознательно сделал это? У меня ремешок оборвался. Велико ли оправдание? Почему же ты первым не вошел до ремешка? Почему не сумел подхватить ремешок и дал упасть планшету?

Посылаю тебе счет твоей же памяти!

Ослепительный свет в необитаемом углу несколько поослаб, там появился маленький рыжий человечек, размахивающий перебитыми руками:

— Не спешите рядить. У меня имеется алиби, — и шмыгнул обратно в черноту забвения.

А перебитый ремешок уже ходит по рукам, давая повод пофилософствовать о жизни и смерти или вспомнить подходящую к месту притчу: а вот у нас было… Даже майор осчастливил ремешок своим прикосновением и покачиванием головы.

Вещественное доказательство подкрепляется чужим выигрышем, в лотерею. Затеяна очередная артподготовка, и майор Петров шлет Коркина к артиллеристам, это почти в соседнем блиндаже у разбитого сарая и все время по ходу сообщения. Такие задания как премия за сверхурочную работу. Коркин обернулся за десять минут, снова сидит рядом со мной на нарах, покуривает.

Зато теперь моя очередь.

Судьба нынче щедра к нам обоим. До артподготовки остается восемь минут, перебита телефонная нитка с теми же артиллеристами, и теперь я бегу туда для последних согласований — и тем же ходом сообщения обратно. Нырк — и снова рядом с ним на нарах.

— Старшой, закурить найдется?

— Держи, Иван. Бери все.

— А ты?

— Бросаю курить. Загадал: если до вечера возьмем Визендорф, обязательно брошу.

— На войне без курева трудно.

— С куревом не намного легче. Который час?

— Где же твои? Мы ведь утром сверяли.

— Сломались что-то. Остановилась моя жизнь. Уже четвертый час? Смотри-ка, уже четвертый, я весь день на передок бегаю — и до сих пор живой. В таком случае посплю хоть, пока артподготовка будет.

Снова возник в углу рыжий человечек, руки и ноги у него нелепо пританцовывали, словно его за ниточки дергали.

— Я требую, чтобы мне дали защитника, есть же процессуальные нормы…

Но рыжего никто не слушал, а меньше всего тот генерал, который командовал армией и вел этот бой на прорыв фронта. Ждать — значило отодвигать победу, и не на десять секунд, на часы… Накал боя постепенно нарастал, требуя разрядки, война нуждалась в жертвоприношении. Снова поднимались в атаку роты, снова ложились под огнем пулемета.

И многие уже не двигались.

Невидимый отсюда генерал отдал неслышную отсюда команду. До нас докатились лишь некие отголоски, о чем свидетельствовала струноподобная поза вскочившего с трубкой в руках майора.

Я его не будил, он сам вскочил, заслышав нетерпеливый командирский речитатив. Его плечо прошелестело по моему локтю и ушло вперед, он отдал честь, взбежал по лесенке, неловко спотыкнувшись на второй ступеньке. Дверь захлопнулась, но тут же открылась снова и осталась распахнутой.

То была лишь репетиция ухода. Он стоял передо мной с протянутой рукой, и в руке письмо, какое он писал ночью при свете коптилки. Теперь он взваливал на мою совесть еще и этот груз. Но каково-то было ему весь день ходить с этим письмом, непомерный груз строк вжимал его в землю, и земля подарила за это еще несколько часов бытия. Он берег письмо до последней минуты, не отправляя его, чтоб не совершалось лишней жестокости.

— Вот, возьми, забыл отослать, — просил он, требовательно глядя мне в глаза.