Только по любви

Ее голос должен был быть успокаивающим, подумал он. Вместо этого он подействовал на него, как песня сирены, так что он сделал шаг в ее направлении. Раздражение от этого невольного движения придало резкости его ответу:

— Я приказал, чтобы ты не занималась этим.

— А что я должна была делать вместо этого? Сидеть, вышивая прелестные цветочки и ожидая известия о том, что тебя повесили?

— Ожидания, скорее, известия о том, что проклятие Граций сбылось и ты свободна.

Ее ресницы упали вниз, но он успел заметить вспышку ясного осознания в живой зелени ее глаз.

— Мне не хватило терпения.

— Или послушания, в котором ты клялась перед священником.

— Мужское самомнение, я считаю. На мессе в прошлое воскресенье тот же священник заявил, что женщины являются низменными существами чрезмерных страстей и бесчестия. Если нам отказывают в чести, тогда зачем беспокоиться о клятве, которую мы не выбирали?

— Твои страсти чрезмерны, милая жена?

Он был награжден тем, что она подняла глаза с гневным взглядом.

— Это было описание священника, не мое. Ты хочешь услышать, чем я занималась, или нет?

Он хотел, но это было второстепенное желание после тех желаний, которые роились в его мозгу. Подняв руку, выражая согласие, он отвернулся; лучше спрятать свидетельство того, что его размышления о ее страстях сделали с его телом.

Краем глаза он увидел свою узкую кровать и длинную белую полоску шелка, которая лежала в изголовье. Это был рукав от свадебного костюма Изабель, который она дала в знак расположения на турнире. Пропускать его через руки, спать, уткнувшись в него лицом, стало привычкой после того, как он нашел его среди упакованных вещей, которые Дэвид принес ему для удобства. Он все еще был покрыт пятнами его крови, бледно-коричневыми на белом шелке, но в ткани также задержался слабый запах Изабель, запах ее духов и присущей ей сладости. Когда он прижимал его к носу, это успокаивало биение его сердца, или так казалось, и навевало ему распутные сны.

Его не устраивало, чтобы она догадалась о том, как зависим он стал от этого утешения. Двигаясь не спеша, он подошел к кровати и притворился, что расправляет грязную простыню, в это время пряча шелковый прямоугольник под нее. Повернувшись к ней, он сделал ироничный поклон, предлагая низкую кровать в качестве сидения.

Она посмотрела на бугорчатый матрац, затем снова отвела взгляд, прежде чем покачать головой:

— Я лучше постою.

Это было разумно с ее стороны избегать этого довольно очевидного шага к погибели, подумал он. Он мог легко присоединиться к ней там и покончить со всеми разговорами.

— Ты знал, — спросила она, поставив кончики пальцев на стол рядом с собой, — что мужчина, который вернул повитуху домой после того, как мадемуазель Жюльет д’Амбуаз родила ребенка, был не из Брэсфорда? Что он был, на самом деле, джентльмен?

— Джентльмен?

— Так сказала женщина. Она его не знала, и он ей не назвал своего имени. Кажется, это он вложил в ее голову мысль об убийстве ребенка.

Он не знал. Даже если у него были идеи насчет того, кто мог провернуть это дело, тем не менее мало что можно было сделать с этим.

— Что ты хочешь? Я боюсь, дело зашло слишком далеко, так что причины и уловки уже не имеют значения. — Он промолчал, жестом отбрасывая эту тему. — Я вижу, шину сняли с твоего пальца. Он зажил?

— Верно. — Она посмотрела вниз на него, затем встретилась с ним взглядом; ее был беззащитный и такой ласковый от воспоминаний, что его сердце сжалось. — За это я должна поблагодарить тебя.

Он мог придумать способы, которыми можно это сделать, но подавил слова, наклонив голову.

— Не стоит.

— Хорошо, — согласилась она, сделав быстрый вдох, который поднял ее грудь выше над лифом платья. — Где была я? Леди Маргарет собрала совет, и вот, что выяснилось. Позволь мне рассказать тебе, если тебе будет угодно?

Она продолжила рассказывать много чего, пока он стоял к ней лицом в маленькой комнате, большинства из этого он не знал. Надежда, эта фальшивая эмоция, которая завязывает людские души в узлы, пробудилась внутри него, пока он слушал, особенно когда он осознал масштаб вмешательства леди Маргарет в это дело.

Безжалостно он придушил ее. Нет, нельзя тешить себя надеждами пока он под замком, неспособный обеспечить даже самую малую долю защиты для своей жены.

— Ты понимаешь, — сказал он с сознательным презрением, — что женщина умерла, чтобы сведения, которые ты ищешь, не были обнародованы? Ты можешь понять или нет, что тебя могут убить, если ты продолжишь?

— Я не глупая, как бы сильно ты этого ни хотел, — ответила она, подняв подбородок. — Но я не терплю несправедливости, не могу выносить, что кто-то, кто бы ни навлек это на тебя, извлечет из нее пользу.

— Так это несправедливость подталкивает тебя. Тебя не заботит моя жизнь.

— Я не говорила этого. Какой бы женой я была, если бы смирилась с тем, что ты должен умереть за преступление, которого не совершал?