Только по любви

Он услышал радостное облегчение в ее голосе и позволил себе момент иронии:

— О да, как я и говорил все это время.

— Но что произошло, куда их увезли?

— Было доставлено послание, в котором просили моей помощи, как ты, возможно, знаешь.

Она быстро кивнула:

— Да, продолжай.

— Проводник привел меня в разрушенную крепость, где якобы удерживали мадемуазель Жюльет. Меня должны были застать рядом с ее телом и младенцем, я думаю. По счастливой случайности я прибыл на место встречи раньше. Я нашел еще теплое тело Жюльет и младенца, лежащего там, где он упал, видимо, когда умерла Жюльет. Она была такой малюткой. Я засунул ее в мой дублет и сбежал через задние ворота. Вернувшись в город, я…

Он резко остановился, ужаснувшись, что чуть не сделал ошибку.

— Ты что? Куда ты ее дел? Что ты с ней сделал?

Он не хотел рассказывать ей. Когда Изабель узнает, где ребенок, она не успокоится, пока не возьмет малышку под свою опеку; такая у нее была натура. Кто мог сказать, что может из этого выйти? Из-за этого рождения уже произошло одно убийство, возможно не последнее.

— Ты не должна этого знать. Достаточно сказать, что она в безопасности и здорова.

— Ты уверен в этом? Ты знаешь это, несмотря на то, что был заперт здесь с тех пор, как была убита мадемуазель Жюльет?

— Абсолютно уверен, иначе и быть не может.

Она отошла от него, повернулась в вихре льняных юбок и остановилась напротив:

— Любой человек может уступить, если подкуп достаточно большой.

— А некоторым не нужны богатства, — сказал он с уверенностью.

— Что, если ты ошибаешься?

Если он ошибался, то ребенок станет залогом, как и было задумано. Те, кто использовал его, достигнут своих целей. Или Франция заставит Генриха оставаться в стороне, пока она будет присоединять бывшие английские территории, или Йорки вызовут скандал, который, как со смертью принцев в Тауэре, положит конец правлению Тюдоров прежде, чем оно начнется.

Трудно представить, что тот, кто стоит за этим, намеревается реализовать обе цели. Или что существует еще кто-то, кому выгодно сделать Изабель вдовой, чтобы Брэсфорд-Холл перешел к новому хозяину.

— Если я ошибаюсь, — сказал он взвешенно, — это не будет иметь большого значения. Генрих или приобретет или не приобретет новых союзников, создаст или не создаст новые союзы. Он удержит или не удержит трон. Ты или будешь матерью моего наследника, следовательно, уполномочена управлять Брэсфор-дом от имени ребенка, или бездетной вдовой, способной выйти замуж снова с пользой для Генриха с Брэсфордом в качестве твоего приданого или без. Твоя жизнь будет продолжаться, а моя…

— Что? — спросила она, изучая его лицо.

— Моя — нет.

— Ради любви к небесам, Рэнд, не будь таким стойким мучеником! — прокричала она. Сжав руки в кулаки, она подошла ближе к нему, подняв их к нему, в то время как гнев сверкал зеленым огнем в ее глазах. — Разве твой лозунг Неустрашимыйничего не значит?

— Он значит все.

— Почему ты не хочешь бороться? Ты не хочешь жить? Разве у тебя нет ничего, ради чего стоит жить?

Страсть, удерживаемая глубоко внутри него неделями, вырвалась на свободу. Он потянулся к ней, схватил ее за руки и притянул к себе, чтобы она слилась с ним от груди до коленей.

— Ты, — ответил он, слово такое жесткое, что оцарапало ему горло. — Ты — причина, по которой я буду жить.

Он поцеловал Изабель, как будто собирался проглотить, поглощая ее сладость, слизывая нежную, стеганую внутреннюю поверхность рта, гладкие края зубов, захватывая ее язык. Он заключил ее в кольцо своих рук и все же не мог прижать достаточно близко. Повернувшись вместе с ней, он прижал жену спиной к стене рядом с дверью, чтобы тот, кто мог заглянуть сквозь железную решетку, ничего не увидел. Прижавшись ближе, он придвинулся к мягкому соединению ее бедер, упиваясь ощущением тела Изабель на себе, чувствуя ее грудь, прижатую к твердой плоскости его груди.

Она не сопротивлялась, а встретила его в собственном неистовстве, скользя руками по его шее, хватаясь пальцами за его волосы. Он дрожал, когда она царапала ногтями его шею и кожу головы, громко застонал, когда почувствовал, что она выгнулась к нему и извивалась в собственном вожделении.

Она была соблазном и развлечением, успокоением и обещанием утешения, которого он никогда не знал. Обезумевший от этого ощущения и ее запаха, боясь, что никогда не прикоснется к ней снова, он не думал сдерживаться. Ничего, ничего не имело значения, кроме того, чтобы овладеть ею, взять ее, наполнить ее, потеряться в ней, чтобы никогда не найтись снова.

Он обхватил руками ее грудь, дразня соски, лизал и сосал тонкую кожу на ее шее, прикусывал мочку уха, пока она не вскрикнула и снова не повернула рот к его рту.