Только позови

Если человеку довелось побывать хоть в одном госпитале, значит, он знает все остальные. Не так уж они отличаются друг от друга, думал Лэндерс, когда в тюремном отделении в самом конце коридора с клацаньем захлопнулась тяжелая металлическая дверь.

Вылезая из машины у госпиталя, Мэтьесон улучил момент, когда рядом не было конвойных, и, оглядываясь по сторонам, быстро заговорил:

— Мне поручено передать, что офицеры роты поддерживают вас. Мы понимаем, почему вы пошли на это. И сделаем все от нас зависящее, чтобы выручить вас.

Лэндерс молча глядел на него. Если они знают, зачем он сделал это, значит, им известно куда больше, чем ему самому. Потом его захлестнула теплая волна и застлала ему глаза. Удерживая слезы, он улыбнулся и кивнул в ответ.

Немного погодя, пока Мэтьесон оформлял документы, с ним зашептался конвоир. Ребята, натурально, мало что могут сделать, но все равно…

— Народ — за тебя, ты это знай. Нашему долболобу давно пора мозги вправить. Он дождется.

Лэндерс старательно улыбался и просил передать ребятам привет.

Вот он и за решеткой — ну и что? Не так уж страшно, если за тебя горой люди. У других заключенных и этого нет. Но если говорить по правде, ему вовсе не хотелось улыбаться, когда за ним клацнула массивная дверь и он остался один.

Лэндерс изо всех сил старался не показывать, как ему плохо. Очень плохо, когда отрезан от новостей, от всего, что происходит в городке. В тюремном отделении были газеты, и репродуктор у притолоки вещал военные сводки. Но тяжелая металлическая дверь наглухо отгораживала от тебя живых людей и так же наглухо отгораживала свободу. Свободу? — горестно усмехался Лэндерс. Обман и иллюзия! И все-таки это казалось свободой отсюда, из-за двери на замке.

Еще хуже было чувство заброшенности, которое приходилось пересиливать каждый час и каждую минуту, если не хочешь впасть в беспросветное отчаяние. Снаружи проводились учения, шла война и были люди, которые вчера еще думали о тебе. Увы, эти вчера, которые так живо вспоминаются, когда сидишь взаперти, незаметно переходили в позавчера и отодвигались в прошлое. Люди не способны вечно думать о других, даже если им очень хочется.

Несмотря на обещание, которое по секрету дал ему Мэтьесон, от офицеров 3516-й не было ни слуху, ни духу. Никаких известий ни от Уинча, ни от Стрейнджа. Молчал Мейхью, и молчал начальник военной полиции.

Лэндерса никто не навещал. Раз зашел сердобольный сержант из охраны, потом еще один, смущенно заводили разговоры — сразу видно, по обязанности. Они понятия не имели, как движется его дело. Когда они уходили, Лэндерс чувствовал облегчение. Но и они больше не появлялись.

Однообразным, неразличимым на календаре потоком тянулось и спешило время, размечаемое лишь почти ежедневными беседами с психиатрами, которые выспрашивали, не испытывает ли он наклонности к феллацио или непреодолимой ненависти к отцу. Слава богу, хоть в субботу и воскресенье не вели беседы — уезжали в город.

В общем и целом жизнь шла не намного хуже, чем в больничной палате. Тюремное отделение было одним из четырех изоляторов в гарнизонном госпитале, и все они располагались в одном крыле: два на первом этаже, два на втором. Три остальных назывались невропатологическими отделениями, то есть, попросту говоря, «психушками», они предназначались для пациентов с психическими расстройствами, формально не считавшихся заключенными.

В первые дни по ночам Лэндерс слышал, как откуда-то снизу то и дело доносился шум. Кто-то кричал, и все время одно и тоже: «Выводи людей отсюда, черт побери, выводи!» Потом крики прекратились, и прошел слух, что это был какой-то первый сержант из кадровых, сейчас его демобилизовали и сунули в какой-то дом ветеранов. Говорили, что он воевал на Гуадалканале, в той же дивизии, что и Лэндерс.

Такие вещи более или менее разнообразили жизнь.

В тюремном отделении тоже содержались душевнобольные, среди них и числился Лэндерс. Кроме того, сюда попадали с общими заболеваниями и тяжелыми травмами — эти проходили, по крайней мере по бумагам, как нормальные. Они тоже оживляли обстановку. Чаще всего это были жертвы поножовщины в городке или драк с серьезным кровопролитием, и их подлечивали, прежде чем отдать под трибунал. Сплошь и рядом таких было трудно отличить от помешанных. Раза два привезли обработанных до бесчувствия из самой тюрьмы — согласно официальной версии, они попадали с едущего грузовика. Малость очухавшись, они принялись громко жаловаться, что подверглись жестоким побоям. Их мало кто слушал. Глядя на их пакостные рожи с бегающими глазками, Лэндерс вынужден был признать, что такие соврут — недорого возьмут. Однако самым любопытным экземпляром был пленный немец-нацист, который в знак протеста объявил голодовку и выпивал только литр молока в сутки для поддержания угасающих сил.