Только самые близкие

— Насть, тише…И ты, Олег, помолчи, пожалуйста. Я же тебе помалкивать велела, не помнишь разве? Вот и сиди тихонько, пока люди договариваются, – с тихим шипящим раздражением повернулась к своему приятелю Нина, и, обернувшись к Костику, уже другим, спокойно–деловым тоном продолжила: — В таком случае, мы здесь, Костик, прописываемся вдвоем с твоей матерью, и все. И приватизируем потом квартиру пополам. По крайней мере, это будет справедливо…

— Да где, где справедливо–то?! – снова подскочила из своего кресла Настя. – Ни котенка, ни ребенка у тебя, а половину – отдай? Да фиг с маслом! Я всю жизнь от себя отрываю, хлеба досыта не ем, троих детей на ноги ставлю, а ты? Сама для себя и жила только! Вот и хватит! Иди–ка теперь, поработай, как я. Все теперь сполна получишь, без Гошки–то. Сидит тут, фря накрашенная, — по справедливости ей…

— Мам! Мама! Прекрати, чего ты… — пытался усадить ее снова в кресло Костик.

— А чего она?! – оттолкнула его могучей рукой Настя. – Меня прямо зло сразу берет, когда она начинает за справедливость тут толковать…

— Насть, давай по делу, а? Все равно ведь сегодня этот вопрос решить надо. Ты успокойся, пожалуйста! А о справедливости мы с тобой потом поговорим. Завтра…Ты ж ко мне завтра приехать хотела, денег взять на оплату учебы девочек, так ведь? Вот и поговорим…

— Какая ж ты все–таки сволочь, Нинка, — тихо и горько прошептала Настя, опускаясь, будто падая без сил в кресло и тут же сникая, как потерявший свою начинку воздушный шарик. — Какая сволочь…Всех своими подачками купить хочешь…

— Вот и хорошо. Вот и ладно. Конечно же сволочь, Настенька…

— Нет, я вообще не понимаю, что здесь происходит? Вы что все, с ума посходили, что ли? — раздался из дальнего угла гостиной возмущенно–громкий голос всеми забытого Славика, сидящего аккуратно–пряменько на своем стульчике. – Вы чего тут делите? Оно что, все ваше? Квартиру эту мой дед получал, профессор Онецкий, еще при Сталине… И здесь всегда Онецкие жили! Потомственные медики, между прочим!

— И ты, что ль, потомственный медик? Что–то не похоже… — окинула Славика презрительным взглядом Настя. – Ты, скорее, на дворника смахиваешь, иль на вахтера какого…

— Да, я не медик! Но я – тоже Онецкий! А ваша родственница вообще здесь ни при чем! Кто ж мог предположить, что она дядю Бориса так нагло переживет?

— Да уж, действительно… Совсем обнаглела старушка… — тихо и зло усмехнувшись, пробормотал удивленно Олег.

— А ты вообще помолчи! Маргинал презренный! И все вы… Набежали тут… Плебеи…

— А сам виноват! – снова взвилась–трепыхнулась в своем кресле Настя. – Надо было вовремя прописываться–то! А теперь уж поздно, батюшка! Теперь наша тетка тут одна числится. Потому и фиг тебе! Да и подумаешь, барин какой нашелся! Онецкий он… Сам–то на себя прежде посмотри! Еще и обзывается!

— Тихо, тихо, мама… — снова раздраженно пытался урезонить ее Костик. – Ты успокоишься сегодня или нет?! Мешаешь же только…

— А тетя Маша меня все равно пропишет, поняли? Она мне обещала! Она мне отказать не посмеет! И не надейтесь даже… — обиженно продолжил Славик. – Она–то как раз все понимает…

— Господи, мы так никогда ничего не решим… — вдруг громко выдохнула с тоской Нина. — Хоть трое суток будем сидеть и рвать друг друга на части, а так ничего и не решим! Давайте уже будем определяться как–то, что ли… Время–то не на нас работает! И вообще, я этим врачам не верю…

— В каком смысле? – уставилась на нее озадаченно Настя.

— А в таком! Никакой у нее не приступ, а самый настоящий инфаркт. Просто в больницу ее везти не захотели – старая потому что… Нам обязательно сегодня надо прийти к какому–то решению! Торопиться надо! Как вы не понимаете этого, удивляюсь… Развели тут базар…

Настя, Костик и Славик замолчали, сидели, смотрели на Нину, глубоко задумавшись и нахмурив лбы, подсчитывали в уме все свои плюсы и минусы и возможные варианты этих самых плюсов и минусов. И только Олег смотрел на свою женщину с ужасом. Во все глаза смотрел, будто видел ее впервые. Надо же, а ему всегда казалось, что он просто жалеет ее, такую одинокую и абсолютно не деловую, так наивно и по–детски испуганно убегающую от наступающего призрака старости, такую безысходно–богатую и никем не любимую, такую трогательно–незащищенную…

Первым нарушил молчание Костик. Встал с дивана, вышел на середину комнаты, окинул всех своим странным, ледяной голубизны с примесью легкомысленной смешинки взглядом:

— Ну что ж, господа плебеи, начнем все с самого начала. Значит, так. Голубых кровей дворян из списка исключаем. Случайно затесавшихся в него презренных альфонсов – тоже…

***