Только самые близкие

— Ах ты, сволочь, — вдруг тихо проговорил в его сторону Олег. – Только и можешь, что старух пугать да с девчонками воевать… — и, обращаясь уже к Марии, тут же добавил уверенно: — Не беспокойтесь, бабушка! Найду я вам вашу Сашу. Очень даже легко найду…

— Ой, и правда! Найди, милый! Прямо сейчас и найди! – обрадовано потянула к нему руки Мария. – А я уж рассчитаюсь с тобой, ты не сомневайся…

— Да не надо мне ничего, бабушка. Что вы… Лучше вы козла этого из дома гоните быстрее, — мотнул он головой в сторону Костика, — а то он вам тут все обвоняет насквозь…

— Слышь, ты… За козла ответишь, — холодно и злобно сверкнул на него голубым глазом Костик. – А ну пошел отсюда, слышь?

— А ты не распоряжайся тут, Костенька! – сердито и громко вдруг произнесла Мария. –Пока я еще здесь хозяйка! И хозяйкой здесь и останусь! Понятно? Передумала я прописывать вас у себя! Всех передумала! Вот так я решила! А теперь уходите все. Некогда мне тут с вами…

— Тетя Маша, вы что… — совсем тихо и удивленно–обиженно прошептала Нина. – В своем ли вы уме, тетя Маша? Может, вам врача вызвать? Чего вы несете–то?

— Я тебе вызову! – весело обернулся к ней Олег. – Не видишь – совсем выздоровела бабуля? Прямо на глазах просветление произошло! Молодец, бабуля, уважаю…

— Замолчи, Олег! Тебя никто не спрашивает! Ты ведешь себя просто безобразно! Да и вообще — ты забылся, по–моему! — взорвалась вдруг Нина давно уже сдерживаемым раздражением.

Олег медленно повернул к ней красивую голову и снова улыбнулся широко и бесшабашно, как улыбаются свободные, не боящиеся потерять чужое к себе расположение люди.

— Забылся, говоришь? – медленно двинулся он к Нине. – Да, ты, пожалуй, права. Действительно, забылся. Давно забылся. И себя забыл… Спасибо, помогли вспомнить. От вашей крысиной грызни и мертвый себя вспомнит…

Он медленно взял ее за руку, вложил в раскрытую ладонь аккуратную связочку ключей и так же медленно–осторожно накрыл ее маленькими ухоженными Ниниными пальчиками с идеальным маникюром. Нина заморгала жалко и растерянно и, будто опомнившись, вцепилась мертвой хваткой в рукав его дорогого пиджака, заговорила быстро, почти захлебываясь:

— Олежек…Олежек, прости. Ну не надо, прошу тебя. Ну, что ты…Да ну ее, эту квартиру! Олежек, милый, я тебе что–нибудь другое придумаю, ну погоди…

— Господи, смотреть тошно, — глядя на нее, покачала головой Мария. – Это ты не в своем уме, Ниночка. Это тебе врача надо… Уводи ее быстрее, Настена! Пусть не позорится. И подите уже все, устала я от вас…

А поздним вечером Мария обнимала в прихожей, прижимала к себе дрожащую и плачущую от счастья Сашу, гладила ее по черным жестким вихоркам, улыбалась, слушая звучащий торопливой звонкой музыкой ее говорок:

— Я так испугалась, теть Маш…Так испугалась… Вам так плохо было…А еще врач со скорой сказал, будто сердце у вас слабое… Я пришла утром, а они меня не пустили! Этот, Славик ваш, от двери меня оттолкнул, а Костик сказал, что вы умерли…Ой, как хорошо, что вы живая, теть Ма–а–аш! – заплакала она вдруг, уткнувшись ей в плечо.

— Да что ты, Сашенька, не плачь… Поживем еще! И некогда нам с тобой плакать–то! Дел у нас с тобой невпроворот… Завтра вот сразу обменом займемся. А ты, паренек, поможешь ли нам с обменом–то? А? Я почему–то тебе верю… И за Сашеньку тебе спасибо…

Олег, стоя в дверях, мотнул утвердительно головой, наблюдая за ними с улыбкой. Потом развернулся и вышел из квартиры, тихонько прикрыв за собой дверь. Как не помочь, конечно, он им поможет. И даже с удовольствием поможет. Какие ж они обе хорошие, сердцем друг друга нашедшие — смешная бабулька да маленькая чернявая девчонка–соплюшка, случайно потерявшаяся в большом городе. Друг другу самые близкие…

Что ж, и ему, стало быть, себя теперь искать надо. То есть начинать учиться жить в простоте да в разумной аскезе, но с головой и сердцем, как живут эти две счастливые женщины – старая да малая. И еще – с любовью…

***

Через полгода, сидя за новеньким письменным столом в небольшой уютной квартирке старого дома на зеленой городской окраине, Саша писала матери длинное–длинное письмо. Большие круглые буквы ложились на бумагу торопливо и ровно, словно давно ждали того часа, когда созревшие в Сашиной голове мысли и чувства найдут материальное отражение в этих ровных красивых строчках: «…А вчера я, мамочка, наконец–то и в самом деле поступила на вожделенный филфак, на дневное отделение… Хотела, правда, на вечернее, да тетя Маша не разрешила. Ты прости меня за глупые страхи, мамочка. И за вранье прости, и за гордыню… Только сейчас понимаю, как это здорово – уметь тебя любить, прощать и ничего не бояться. А теперь я расскажу, что случилось со мной за эти ужасные два года…»