Только самые близкие

— Так я поздно замуж–то вышла, деточка, уж за сорок мне было. А Бориска мой младше меня на десять лет, вот за ребенка мне и сошел! Я его и полюбила…

— А он? Он вас полюбил? Или только за служанку–кухарку держал, как вы мне рассказывали?

— Любил! Любил, конечно. Только по–своему. По привычке, что ли… Как мамку любят дети балованные – чтоб поесть всегда вкусно было, чтоб дома тепло и чисто, чтоб рубашка свежая да глаженая была каждое утро… Не мог он без меня. Значит – любил…

— Да–а–а… Уникальная вы женщина, тетя Маша…

— Ой, помню, пятьдесят лет мы ему отмечали – вот смеху–то было! Дата ж круглая, и вроде как тожество устраивать надо, домой всех созывать, и друзей, и знакомых, и сослуживцев… А дома я, старая да некрасивая жена! Раньше–то он никого не приводил, стеснялся меня, видно, а тут уж ничего не поделаешь – надо… Повел, помню, в магазин – платье модное выбирать. А на меня чего ни надень – все как на старом да корявом пеньке смотрится… Пугало пугалом! Он глядит на меня, сердится, прямо извелся весь начисто! Кое–как я тогда его успокоила: такой, говорю, для твоих знакомых, Бориска, стол накрою, что про жену твою и не вспомнит никто – некогда будет! Так и получилось почти…

— А что, и правда не вспомнили?

— Ну да, я уж расстаралась… Нашлась, правда, одна дамочка вредная. Уставилась на меня своими глазищами, чуть дырку не просверлила! А потом еще и на кухню ко мне притащилась, всякие мудреные вопросы задавать начала да говорить по–умному — вроде как намекала, что Бориски я шибко недостойная…

— А вы?

— А что я?

— Ну, что вы ей ответили?

— Да ничего! Чего ей ответишь? Пьяная она да злая была, хоть и молодая да красивая…Я и не обиделась даже. Она ж, бедная, и сама того не понимает, что за злобой красоту ее и не разглядит никто! Так что пусть мелет… Ой, да мало ли я их видела, полюбовниц–то Борискиных, деточка… Помню, он однажды на юг, к морю поехал, по санаторной путевке. Он, знаешь, страсть любил по югам–то этим шастать! И собирался всегда долго, прихорашивался да чистился – я с ног сбивалась… Ну вот, приехал он тогда из своего санатория, а где–то через недельку к нам барышня с чемоданами заявилась. Видная вся из себя такая, кудрявая, изнеженная… Наврал он ей там, на югах–то, что неженатый, мол…

— А вы что?

— А что я? Не гнать же ее на улицу в чужом городе! Что было делать? Может, и правда, думаю, любовь у них большая приключилась да пора мне законное место освобождать… А потом смотрю – н–е–е–т… Белоручка, смотрю, барышня–то. С такой мой Бориска враз оголодает да захиреет, не пара она ему… Ну, я и встала твердо ногами на свей законной кухне, начала кастрюлями греметь — будто сержусь шибко… А она посмотрела на меня, на Бориску, на устройство всего нашего быта и собралась быстрехонько, уехала восвояси — Бориска–то и сам вздохнул с облегченнием. Такие мужики, как Бориска мой, вне дома–то всегда ухари, а как проголодаются да рубашка несвежей станет – уж все, тут и ухарство закончилось, и к мамке под бок побыстрее надобно…

— Господи, какая ж вы мудрая, тетя Маша… И добрая… Сами даже не понимаете, какая вы есть настоящая ценность…Другая б на вашем месте… А вы…

Огромные Сашины девчачьи глаза вдруг начали заполняться влагой , затуманились маленькими синими озерцами – стоит раз моргнуть, и закапают по худым смуглым щекам прозрачные слезы… Будто спохватившись, она вздохнула поглубже и принялась пить большими глотками остывший чай, по–детски держа в обеих руках красную в белый цветочек чашку.

— Да это ты у меня самая хорошая, Сашенька! – обернулась к ней от плиты Мария. – Тоже, нашла в старухе ценность… Ешь лучше вон булочки мои…

— Да я и так уже четыре штуки умяла, теть Маш!

— И травяного чаю тоже побольше пей. Он у меня хороший, от всех болячек лечит! Помню, в войну мы травами только и спасались… Мачеха моя тогда шибко заболела, когда похоронку получила – прямо сама не своя сделалась. Сидит, помню, уставится в одну точку и покачивается взад–вперед… Вот я ее травами и лечила!

— И что? Вылечили?

— Да как тебе сказать… Вроде она потом и ходить стала, и разговаривать… Только странно как–то : говорит–говорит быстренько так, а потом покраснеет и на крик да на драку переходит. Девчонки шибко ее боялись… Это хорошо еще, что квартира у нас двухкомнатная была. Я с мачехой стала вместе жить, а они отдельно, в другой комнате, подальше от всего этого безобразия… Она когда в буйство свое входила, я крепенько этак вставала в дверях да и не выпускала ее из комнаты! Ох, уж и доставалось мне… Наденька, та побойчее была, а вот Любочка сильно боялась! Может, потому и замуж рано выскочила да уехала от нас… А Надя замуж так и не вышла, только дочку родила, Настеньку мою ненаглядную…

— А вы так с мачехой в одной комнате до конца и жили, как Александр Матросов? Все грудью на амбразуру бросались?