Только сегодня

– Из празднования Нового года! По григорианскому календарю канун Нового года – это День святого Сильвестра, который был самым махровым антисемитом из всех пап.

– Ой, отвали, а!

– Да это правда!

– Ни хрена себе! – всполошилась Джесс. – В Бразилии есть уличная гонка, называется – гонка Святого Сильвестра. Мой двоюродный брат вечно пишет об этом в «Фейсбуке»[2]. Бесит.

– Естественно, – подхватил Пэдди, – в Бразилию перед Нюрнбергом слиняли все нацисты.

– Ты хочешь сказать, – вмешался Дил, – если я представитель избранного народа, то не должен праздновать Новый год?

– А вот в Бельгии, если женщина не успевает закончить свои домашние дела к закату в канун Нового года, то на нее падает проклятье, и она не сможет выйти замуж весь следующий год, – сменил тему Найл.

– Так себе проклятье, – фыркнула Джесс.

– А ты откуда это знаешь? – спросила Мила.

– Лина, – горько усмехнулся Найл.

Лина – бывшая Найла. Полгода назад она на ровном месте, безо всяких разборок, бросила его.

– Так, может, она поэтому и бросила тебя, – резюмировал Пэдди, – не смогла кончить в канун и решила не мучиться еще целый год.

Мы все закатились от хохота – «пельмешки» подействовали.

Повсюду горели свечи с ароматом инжира. В памяти всплывали мимолетные обрывки пустых разговоров, во время которых я постоянно ощущала присутствие Генри на моей орбите. Вон он на другом конце гостиной, а я просто коротаю время, перебрасываясь словами то с одним, то с другим.

– Привет!

Наконец-то.

– Привет!

Пока суд да дело, мы решаем угоститься коксом на пару. Он увлекает меня в туалет под лестницей и закрывает за нами дверь. Его рука скользит по моей талии, чтобы повернуть замок, его тело нависает надо мной, и на долю секунды его губы появляются на уровне моих глаз.

– Ржавый дал, – говорит Генри. – Надеюсь, нормальный.

– Хочу танцевать, – заявляю я, пробежав по своей «дорожке».

Генри улыбается, глядя на меня сквозь длинные ресницы.

– Круто.

Вернувшись на танцпол, мы обнаружили, что народу там стало как минимум в три раза больше, чем пятнадцать минут назад. Музыка звучала громче, для разговора приходилось орать, даже стоя близко друг к другу, и народ зашевелился, кружа по площадке.

Заиграл «Коричневый сахар»[3]. Генри и я втиснулись в людской круговорот. Мы и раньше танцевали вместе, и у нас хорошо получалось. Вспомнилось, как Генри вытащил меня из толпы на парапет где-то на Лэдброк-гроув, чтобы я танцевала рядом с ним. Он был идеальным партнером: время от времени брал меня за руку и кружил, оставляя мне пространство для движений, увлекал за собой и, наконец, заключал в объятья, прижимая к своему телу. Я чувствовала его запах, ощущала трепет его руки в моих волосах. Наркота расползалась по всему моему телу. Свет от ламп стал расплываться в моих глазах.

И вдруг музыка оборвалась. Ханна вскочила на стул и зашикала на толпу. Хриплыми голосами мы начали обратный отсчет: десять, девять, восемь…

– ОДИН!

С Новым годом!

И вот знакомое и нереальное ощущение прикосновений губ Генри к моим губам. На какое-то время я потеряла его из виду, когда Мила и Джесс потащили меня с собой танцевать, но сердце мое продолжало биться так сильно, что ему просто не хватало места в груди.

Вскоре я вышла в сад и обнаружила там Генри и Дила. Попыхивая косяком, Дил что-то рассказывал, корчась от смеха.

– Над чем смеетесь? – поинтересовалась я.

Дил был уже в хлам пьян, чтобы адекватно реагировать, а Генри просто пожал плечами. Я забрала косяк у Дила и смачно затянулась, надеясь снять напряжение.

– Если хочешь, я тебя туда поселю, – сказал Генри Дилу.

– Это куда? – встряла я.

– Да моя семья владеет домом в Корнуолле. Удаленное и тихое место. Я говорю Дилу: заселяйся, сможешь там спокойно писать.

Видно было, как Дил пытается сосредоточиться. Наконец он ответил:

– Я был бы просто счастлив. А ты это серьезно или, ну, просто так, к слову?

– Я просто так ничего не говорю, – спокойно ответил Генри и затянулся сигаретой.

– Ты лучший, Генри.

Откуда-то издалека послышались хлопки, в воздухе запахло порохом. Мы увидели, как над Лондоном вспыхнуло несколько белых звезд.

На танцполе рок-н-ролльные вихляния вытеснила дикая пульсация хаус-музыки.

– Черт! – вырвалось у меня.

– Вперед! – заорал Дил и ринулся в студию, чтобы слиться с беснующейся толпой.

Генри привлек меня к себе в раскрытую полу пиджака и, укутав ею, поцеловал, на этот раз настойчиво и требовательно. Экстаз тепло и мягко наполнил все мое тело.

– Вот дерьмо, – прошипел Дил, остановившись в дверях, и повернулся к нам. – Генри, тебе не захочется на это смотреть.

Из студии доносились хохот и аплодисменты, толпа явно потешалась над каким-то зрелищем. Не имея возможности разглядеть, что там произошло, я уставилась на Генри. Он со своим ростом под метр девяносто мог послужить эдаким человеческим перископом. И я сразу поняла, что что-то не так.

– Генри! Генри, что там? – тормошила я его.

На скулах Генри заходили желваки.

– Там Марла, – ответил он.

– Что она?