Только ты

Они затянулись. Курили молча, повернувшись спинами к трупу женщины с шевелящимися, как будто живыми еще волосами. Деревья парка стояли выбеленные полной луной и отбрасывали длинные тени. Было самое глухое ночное время – между двумя и тремя пополуночи. Сержант выбросил окурок, вернулся к машине и посмотрел вдоль улицы. Из края в край не было никого, даже фонари не горели – их вырубили ровно в двенадцать, как и полагалось. Он вернулся назад, где находчивый Костюченко переминался с ноги на ногу, ожидая команды.

– Машину испачкаем, – неуверенно бросил сержант.

– Так крови ж нет, – почему-то шепотом сказал Костюченко. – А как лежала, так и положим…

– Стели брезент. И перчатки давай, а то наследим еще, самих посадят…

– Перчаток нет, – с сожалением доложил рядовой состав. – Давайте как-нибудь так… осторожненько… Да, вот туфли ее… – Он, прихватив через край форменной рубашки, поднял с земли легкие изящные лаковые босоножки.

– Бросай сюда. И пошарь еще в кустах, чтоб ничего не осталось.

– Ага. Вот сумка. Повываливалось все…

Зозуля посветил фонарем. Действительно, сумка открылась, и содержимое высыпалось на землю, перемешалось с начавшей опадать листвой. «Должно быть, отбивалась сумкой», – подумал он.

– Иди брезент расстилай, – велел он, – а я пока соберу…

Обернув руку носовым платком жертвы, он сгреб в сумочку мелкую россыпь предметов: помаду, какие-то бумажки, ключи, пудреницу. Смартфон у покойницы был новенький, из дорогих. Оглянувшись – Костюченко возился внутри машины, – сержант быстро выключил телефон и сунул его в карман. Туда же спрятал и туго набитый кошелек – дамочка, похоже, была не из бедных.

– Цветы брать? – напарник возник из кустов с букетом.

Сержант с сомнением посмотрел на три черно-красные розы, лепестки которых по краю были покрыты позолотой. Бл…дь, и веник еще тут! Должно быть, задушенная девка возвращалась со свидания или с вечеринки.

– Может, это и не ее, – предположил он.

– А если ее? Свежие совсем…

– Все равно выбрось, – велел старший.

– А вдруг это убийца ей подарил? По букету его и найдут? Может, отпечатки на целлофане?..

– Сериалов насмотрелся? Ладно, кинь в машину, потом разберемся. Берись за тот конец. Ну, взяли!

Они донесли тяжелый сверток до высокого бордюра.

– Так, ложи пока! – скомандовал сержант, опуская на землю свой конец страшного груза.

Он еще раз выглянул на дорогу и снова увидел только пустынную улицу. Луна зашла за облако, отчего сразу стало темнее. Он быстро открыл заднюю дверь автомобиля:

– Грузим, живо!

Напарник послушно подхватил брезент, тело стукнуло о днище, и внутри у Костюченко что-то екнуло. Сержант с силой хлопнул дверью.

– Садись, поехали… И чтоб ни одной живой душе!

– Само собой, товарищ сержант…

Машина свернула в проулок, объезжая парк. Дорога здесь была плохая, вся в выбоинах. К тому же амортизаторы у старой милицейской колымаги никуда не годились. Ее трясло и подбрасывало, и труп сзади несколько раз глухо ударился головой. От этого звука младший патрулирующий почувствовал, что у него по коже бегут мурашки. Он уже пожалел, что предложил перевезти покойницу к соседям. Черт с ней совсем, с премией… теперь как пить дать будет сниться ему эта мертвая девка…

– Приехали, кажись, – мрачно сказал старший. – Я выйду посмотрю. И чтоб никому! – еще раз приказал он.

Костюченко только кивнул.

* * *

– Игорь, ты чего такой… грязный?

– Шутники! – зло сказал Лысенко, отряхивая рукав. – Только вышел на работу – и навалилось! Сутки уже не спал!

– А в мелу почему весь? – недоуменно спросила Катя.

– Да я в дежурке уснул и с дивана упал. А эти придурки меня мелом обвели.

Кате захотелось засмеяться, представив картину, как Игореша спит, упав с дивана и даже не заметив этого. «Придурков» она тоже знала очень хорошо – Бурсевич, опер из их отдела, и водитель Приходченко. Именно они дежурили сегодня вместе с Игорьком, и, должно быть, это они обвели мелом его бесчувственно спавшее тело.

– Игореша, мы тут по пиву собрались, – в кабинет Лысенко заглянул посетитель.

– И что? – сварливо поинтересовался хозяин.

– Катьку не приглашаю, она пива не пьет, а ты как?

– Грехи замаливаешь?

Борис Бурсевич и бровью не повел.

– Я, между прочим, сегодня в костюме был. В новом, – Лысенко продолжал обижаться. – Мне вечером к родителям на девять дней ехать!

– Игорек, ты же в новом костюме сначала спать улегся, – Бурсевич недоуменно пожал плечами. – А потом на пол упал. Он как бы и не новый был уже… с виду. Ну, мы просто пошутить хотели…

– Шутки у вас, – пробурчал Лысенко. – А у меня, между прочим, после дядькиной смерти только головной боли прибавилось!

– Ну, мы тебе всем коллективом сочувствуем, – покаянно пожал плечами Бурсевич. – Отчего он помер-то?

– От инфаркта.

– А головная боль у тебя от чего? Врачи недоглядели? Или что? – допытывался провинившийся напарник.

– Врачи тут ни при чем. Они и доехать не успели. Он в одночасье умер. От наследства, Боря, у меня головная боль.

– Ну ты даешь! – Бурсевич даже присвистнул. – У тебя что, с родственниками терки из-за дядюшкиного барахла?

– Борь, ну какие там родственники…