Только ты

Гостье не нравится, что ей помешали, я это чувствую. Моя бабушка-незнакомка щурит взгляд и вздергивает тонкий подбородок, оценивая Стаса. Замечает холодно:

– Отчего же. Поняла. Рискованно, говоришь? – выдерживает многозначительную паузу. – Я не привыкла держать ответ перед юнцами, молодой человек. Невоспитанными юнцами! Ты прав, мне не нужны регалии, чтобы иметь представление, что собой представляют отношения мачехи и падчерицы. Понимать их соленый вкус. Ты уверен, что моей внучке не понравится предложение? Я умею быть убедительной.

– Не уверен насчет последнего.

– Почему же?

– Не очень умный шаг с вашей стороны положить начало знакомству с внучкой с обвинений в адрес ее отца и нашей семьи. Это мало кому понравится.

– Если это тебя успокоит, я намеревалась сдержаться – не получилось. Слишком болезненной оказалась встреча с прошлым.

– Вы сейчас кого надеетесь убедить? Меня или себя?

– Молодой человек, я бы вас попросил…

Но вскинутая вверх рука женщины легко останавливает сына.

– Погоди, Николай! Разве ты не видишь, что он тоже требует уважения. Тот, кого научили изъясняться языком улицы. Не иначе как «Батя» и «дамочка», так?.. Надо же, – смотрит остро, насаживая на взгляд, – какой красивый парень вырос у торговки пирожками. Видно, что в тесто добавили крутой замес, только не все ингредиенты учли. Что, милочка, может, и рецепт расскажешь? С кем тесто месить и когда, чтобы в графе «отец» – стоял прочерк?..

Гостья поворачивается к мачехе, и от ее слов у меня все внутри холодеет.

– Да, я все знаю. Да, заплатила деньги, чтобы не играть с тобой вслепую, очень уж меня удивило сегодняшнее положение вашей семьи. «Ее девочка»! Да как ты смеешь указывать мне, что говорить внучке? Где и как себя вести? Угрожать своим решением? Мне, Эмме Григорьевой, с честью вхожей в любые дома!.. И неважно, откуда у бывшей детдомовки такой коттедж. Каким местом ты его себе заработала. Мне ясно, что в тебе и близко нет той культуры, которая последние поколения питает нашу фамильную кровь. И ты думаешь, госпожа Фролова, что я оставлю свою внучку под твоим попечением?!. Черта с два! У меня связи в этом городе, у меня друзья! Мне стоит сделать один звонок и…

– Вон, – тихо произносит отец просевшим голосом, и я вздрагиваю от силы гнева, прозвучавшего в нем. И уже громче, сжимая руки в кулаки: – Пошла вон, Эмма! Иначе я тебя ударю.

– Ты… с ума сошел?!

– Не надейся. Если Настя захочет встречи – запрещать не стану. А я тебя видеть не хочу. Никого из вас. Никогда в своей жизни! Вон!

У женщины перехватывает дыхание и бледнеет лицо. В этой комнате слишком много глаз обращено на нее с ожиданием, и она все-таки отступает. Пятится к дверям, отбирая из рук сына сумочку и обращаясь к отцу:

– Ничего, Григорий. Недолго Насте осталось плясать под твою дудку. Сегодня я уйду, так и быть, но очень скоро, когда девочка выйдет замуж, я верну ее. Я говорила с ее будущим мужем и знаю, что он окажется куда сговорчивее тебя. Прощай!

Она бросает на меня еще один долгий взгляд и выходит. Покидает гостиную, надломившись на пороге в ногах, и учредитель подхватывает ее под локоть, чтобы увести.

Последним дом покидает Николай, и именно он, обернувшись, считает нужным сказать:

– Ужасная вышла встреча. Катастрофа для нас. И тем не менее я прошу всех вас простить Эмму, она сложный человек и глубоко несчастный. Известие о Насте просто ее сломило. Моя мать давно не тот монстр, каким сегодня себя показала. Григорий, если сможешь, прости за все.

Ушли. И снова мы в доме одни, словно и не было в нем незваных гостей. И только заметно уставший голос мачехи нарушает тишину.

– Зря ты, Гриша, погорячился. Знаешь ведь, что меня не уесть моим прошлым. Ну, подумаешь, детдомовка – невелика тайна. Какая есть. Из песни слов не выкинешь.

– Галя…

– Пустой выхлоп. Только ее же и обжег.

Я впервые вижу, как отец целует жену. Обнимает ее крепко, с чувством притягивая к себе, словно пытаясь укрыть от давнишней боли, засевшей в сердце.

– Гришка, ну что ты делаешь. Дети смотрят.

– Прости, Галя! Прости! Ты не заслужила…

– Прости, – повторяю и я, зная, почему Стас застыл у моего плеча.

Солнце зашло. В широкие окна гостиной видно, как нахмурилось низкое небо, затянуло лес за поселком сизой мглой, и прокатившийся горизонтом рокот грома символично отражает всеобщее настроение. Мрачное, хмурое и какое-то болезненно-горькое, как вкус свежей полыни. Вкус прошлого, нависший над домом грузом непролитого дождя.

Сейчас мне хочется сказать мачехе и ее сыну гораздо больше, чем одинокое «прости». Заверить, что все произошедшее – чудовищная ошибка, несправедливость, нелепица и ерунда. Что я люблю их больше жизни! Потому что чувствовать чужую боль еще труднее, чем свою. Почти невозможно!.. И я понимаю отца, читая отражение собственных чувств в его глазах, когда он вдруг с волнением просит:

– Настя, Стас… Вы не могли бы нас с Галей оставить наедине? Пожалуйста, дети, нам нужно побыть вдвоем. Это очень важно!

И я ему верю. Вместо того чтобы шагнуть к мачехе, отступаю назад. Да, для них это важно.