Только ты

– Почему Настя плачет? – спросила просевшим голосом, удивленно взглянув на падчерицу. И вдруг требовательно схватила меня за плечо, чего раньше никогда не делала. – Почему она плачет, гаденыш, отвечай! – встряхнула с силой. – Ты что, ты… Твои друзья, они… Настя! – обернулась к скелетине. – Они тебя обидели? Стас тебя обидел?! Господи, девочка…

Слова ударили больнее пощечины, отрезвляя и возвращая силы. Может быть, я и был сволочью, но никогда до этого монстром в глазах матери. Я заметил, как Батя вскинул голову.

Мне казалось, что скелетина промолчит. Спрячется в панцирь, как делала всегда, когда кто-либо в ее присутствии повышал голос, но она ответила. Негромко и взволнованно, как будто боялась стать причиной нашей ссоры.

– Нет. Все хорошо, Галина Юрьевна, правда! Он не обидел!

– Почему же ты плачешь?

– Я… я просто испугалась, вот и все. А Стас, он… он попросил друзей уйти.

Лгунья. Трусливый Эльф. Я и сам на месте матери не поверил бы ее словам. Я посмотрел на девчонку, и мы встретились взглядами. Зацепились друг за друга, глядя исподлобья, при свете точечных ламп отмечая все изменения, произошедшие с нами.

Ее щеки горели, а глаза блестели. Растрепанные моей рукой волосы обрамляли худенькое лицо. Она так же, как я, переживала случившееся, – уверен, что сейчас сам выглядел таким же взволнованным и оторопевшим. Я только что пережил сильные чувства, испугавшие меня, показал слабость и все еще не мог взять себя в руки. Не мог, но момент отрезвления уже наступил. Если бы мать сейчас спросила меня: сошел ли я с ума? Я бы ответил, что да.

Мне нужна была еще одна пощечина, и я ее получил, перехватив тяжелый взгляд отчима. Сейчас Батя смотрел на меня так, как будто хотел ударить. А затем мать окончательно выбила дурь из головы. Госпожа директор всегда была прямолинейна, и как только увидела злую усмешку, вернувшуюся на мое лицо, врезала по шее. Сильно, больно, так, что захотелось провалиться сквозь землю под испуганным взглядом Эльфа.

POV Настя

– Надеюсь, Настя, все так, как ты говоришь. Иначе, девочка, я не прощу себе, и дело вовсе не в Грише.

Галина Юрьевна, так и не притронувшись к чашке кофе, закурила. Чертыхнувшись на себя за то, что сама виновата в случившемся, затушила сигарету о пепельницу. Я еще никогда не видела ее такой удрученной и не знала, что сказать. Сидела рядом за столом, грея руки о чашку с чаем, стараясь не встречаться с мачехой взглядом, боясь еще больше ее расстроить.

Сейчас я едва слышала, о чем она говорила. Чувства противоречивые и странные, проникшие под кожу с прикосновениями сводного брата, все еще жили во мне, горели огнем на щеках, внося сумятицу в мысли, толкаясь неясной сладкой болью в сердце. Я очень старалась усмирить их, но не могла. Вспоминала слова Стаса, сказанные после драки и прежде, в то утро, когда он разбудил меня в спальне, – и не могла понять его. Не могла понять себя. Того, что между нами произошло.

– Понимаешь, Настя, – продолжила говорить мачеха, глядя на свои пальцы, которые цепко переплелись между собой, – я знаю своего сына. Хочу думать, что знаю. Стаська бы никогда не допустил ошибки в отношении тебя. Не потому, что он у меня хороший или честный парень, здесь я не обманываюсь, вовсе нет. А потому, что не привык себя утруждать. Брать то, что само не идет в руки. Не знает еще, что не в любой карман этими руками влезешь. Есть застегнутые наглухо, скрытые, не по деньгам и не по зубам. Он берет, что дают, а жизнь дает ему много, и это кружит голову. Для того, чтобы дотянуться и взять самому, ему еще нужно дорасти, заматереть. Мой щенок наглый, но ленивый, избалованный. Уж не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Очень хочется верить, девочка, что понимаешь. Что не скрываешь ничего. Пока еще ты для него за гранью дозволенного, и лучше мне в это верить, иначе, пока не выбью из сына дурь, не успокоюсь.

Едва ли я способна была понять всё сказанное в полной мере, кроме одного:

– Не надо, Галина Юрьевна. Стас правда меня не обидел. Я просто испугалась музыки и… и того, что вас нет, потому и звонила папе. Можно я пойду?

– Конечно, иди, Настя, – мачеха тепло улыбнулась, мыслями уходя в себя. – Я тут еще посижу немного, хоть покурю по-человечески. А то, когда при вас со Стаськой, Гриша ругается.

– Спокойной ночи.

– Господи, что за день? И на работе бардак, и дома. Ты, когда завтра с отцом в больницу к бабушке поедешь, не расстраивай Нину Ивановну, хорошо? Ни к чему ей знать, чем мы здесь живем.

Об этом мачехе можно было не беспокоиться, но я все же ответила, что, конечно, не стану ни о чем говорить. Вышла из кухни и поднялась в свою комнату (теперь я чаще думала о спальне сводного брата, как о своей). Присев на краешек смятой кем-то постели, долго сидела в тишине, зажав горячие ладони коленями, глядя перед собой в окно и размышляя, где же сейчас Стас. Куда убежал из дому от гнева матери, громко хлопнув дверью.