Только вперед! До самого полного!

Положение создалось — хуже, казалось, невозможно. Но бронекатер, самовольно описывая циркуляцию, которая могла бросить его и на камни, продолжал вести огонь по врагу, стрелял с такой скорострельностью, что от перегрева зашелушилась краска на стволах орудий; Максим собственными глазами видел, как одна из пулеметных очередей, почти непрерывно выпускаемых Одуванчиком, сначала точно нырнула в первое пулеметное гнездо, потом во второе.

На два пулемета у фашистов стало меньше!

И тут, далеко в стороны разметав белопенные усы, на полном ходу в бухту ворвались торпедные катера, подлетели к берегу, поросшему кряжистыми сосенками, высадили десант и так же лихо исчезли. Только один из них, тот самый, которым командовал Виктор Смирнов, чуточку замешкался у выхода из бухты, на какие-то секунды сбавил скорость, оказавшись на мелководье. На секунды замешкался, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы фашистский снаряд нашел его.

Взрыв, заглушивший на мгновение выстрелы пушек и пулеметные очереди, клубящееся облачко густого черного дыма и… словно не бывало здесь торпедного катера. Только радужные пятна бензина, лениво покачивающиеся на волнах, теперь напоминали о нем.

Эх, Виктор, Виктор…

Но горевать некогда, бой еще далеко не кончился!

Правда, десант, уцепившись за берег, немедленно вступил в бой и теперь по бронекатеру било почти в два раза меньше пушек и пулеметов. А может быть, потому меньше ведется по нему огня, что фашисты уверены: этот подранок никуда от них не денется?

Но Ветошкин уже перешел на аварийное управление, он, стоя в воде по колени, выжидающе смотрел на Максима. И тот рукой рубанул по направлению выхода из бухты.

Очень своевременно вышли из боя: когда они еще бежали к выходу из бухты, комендоры доложили, что снаряды кончились. До единого. Теперь все оружие бронекатера — пулеметы Одуванчика; на них вся надежда, если атакуют фашистские самолеты.

Однако ни гадать, появятся те самолеты или нет, ни даже просто передохнуть времени не было: во многие пробоины непрерывно поступала вода, и бронекатер заметно осел, был уже бессилен приподнять нос. Максим мгновенно оценил эту опасность и крикнул как только мог громко:

— Все на заделку пробоин!

Ведрами, кастрюлями и даже мисками вычерпывали воду. Все, кроме Максима, Одуванчика и Разуваева — эти несли вахту, следили за воздухом и вели бронекатер. Даже раненые — Насибов и Яков Новиков — делали посильное: подавали пустые ведра и кастрюли, плечами подпирали щиты, накладываемые на пробоины, пока товарищи крепили их распорными брусьями, прижимали к пробоине клиньями.

Тридцать восемь пробоин получил бронекатер за этот короткий бой. Все заделали как и чем могли и, периодически отливая воду, сочившуюся в трюмы, тихонько, осторожно поплелись к острову Лавансаари.

Когда бронекатер смог впервые чуть-чуть приподнять нос, Максим почувствовал, что смертельно устал и хочет курить, что сейчас ему просто необходимо побыть с людьми. Нет, не командовать ими, не говорить им ободряющие слова, а просто посидеть среди них и помолчать. Все курили жадно и молча; некоторые, едва закончив одну, сразу же принялись за вторую самокрутку.

Во время перекура по-настоящему и перевязали раны Насибова и Якова Новикова. Лишь после этого, не кривя душой, Максим и сказал:

— После госпиталя, ребята, обязательно возвращайтесь к нам. Если согласны, на ваши места никого брать не буду.

Раненые в открытую не выразили ни радости, ни протеста. Но по тому, как запереглядывались остальные, понял: сказал самое нужное.

А гривастые волны одна за другой накатывались с кормы, словно торопили, словно подталкивали бронекатер. И он шел, шел, держа курс на остров Лавансаари. И дошел! С ощутимым креном на правый борт, но дошел!

Даже от помощи отказался, которую предложили два торпедных катера, выбежавшие встречать его.

Бегло осмотрев бронекатер, старший морской начальник высказал сомнение:

— С такими повреждениями можно и не дойти до Ленинграда. Своим ходом, конечно.

Максим, который все еще переживал гибель торпедного катера и Виктора, не успел ответить, его опередил Одуванчик:

— До Ленинграда? Своим ходом? Да любой балтиец до него на одном энтузиазме дойдет! А у нас — моторы исправные, и мы сами с руками!

Торпедные катера, вернувшиеся с задания значительно раньше, доложили, что сто второй бронекатер изрешечен вражескими снарядами, что он, возможно, и не вернется. Но бронекатер здесь, его палуба сдержанно подрагивала под ногами старшего морского начальника. И он был чрезвычайно рад этому. По-человечески рад. Только потому и не осадил Одуванчика, только потому вполне миролюбиво и сказал Максиму:

— Ты — командир, тебе виднее.

Максим ответил без промедления:

— Если позволите, день скоротаем под защитой ваших зенитных батарей, а ночью и начнем переход.

12