Только ждать и смотреть

Но, когда я думал о том, что скоро уеду, сердце мое сжималось. Я продолжал любить своего отца, как и раньше, разве это не странно? Я любил его так, как город Монреаль, – без причины, полюбил, и все. Как бабушка говорила мне в детстве: “Счастье ты мое!” И не было никаких разумных объяснений для ее любви: ведь это я испортил жизнь ее дочери навсегда! Моя бабушка красила для меня яички на Пасху, чтоб я не отличался от других детей во дворе, чтобы не чувствовал себя ущербным. И она была еврейкой! Деда расстреляли именно за это: он переделал ее документы, исправил пятую графу во времена, когда были гонения на евреев. Ее сослали, она отсидела, а когда вернулась, то собрала своих девочек по родственникам, и ни квартиры у них тогда не было, ни кроватей, и единственную белую простыню подарила подруга.

Я замучил себя размышлениями об отъезде и воспоминаниями о нашей семье. Даже тетки, две болезненно аккуратные клизмы, что читали мне в детстве сказки на два голоса, от чего я приходил в ужас и не мог заснуть, казались мне феями. Их вечные ссоры с бабушкой виделись из-за океана лишь забавным спектаклем, они всегда заканчивались одним и тем же: намеками со стороны бабушки на то, что “девочки бесятся, потому что их замуж никто не взял”, и открытым обвинением со стороны теток: “ Ты переспала с мужем своей подруги прямо на той простыне, что она тебе подарила!” И потом они вместе, обнявшись, плакали.

Вот так мы умели любить в нашей семье – любили, и все.

17

Первого числа Марк разбудил меня на рассвете. “Я подумал, – начал он виновато, стоя на ступеньках перед мансардой, – прекрасное субботнее утро, почему бы нам не съездить к моей маме в Америку? Она хочет тебя видеть!” Он весь как-то ежился, почесывался и “не по делу” улыбался, его глаза блестели. Неожиданная догадка мелькнула у меня в голове. Все-таки я был знаком не только со спортсменами, хотя даже среди спортсменов случалось… В Академии художеств сам Бог велел, это ведь не заведение святой Нины для благородных девиц… Но разве в сорок восемь лет…

В одном можно было не сомневаться: Марк хотел сбежать из дома, чтобы не встречаться с “мадам”. Видно, “мадам”, балерина-старушечка, могла послать его в нокаут одной левой. “Если мы выедем пораньше, – почти умолял он, – то где-то после обеда будем уже в Нью-Йорке, погуляем там день-два, у меня следующая лекция только в четверг. Граница здесь рядом, знаешь, от силы час езды… А, что скажешь, ты согласен?”

Он стоял у двери, не решаясь войти. Вдвоем мы точно не помещались в этой комнате с окном-люком в потолке. Нью-Йорк? Америка? О чем тут спрашивать? Я быстро вытащил из-под кровати чемодан. Для меня любая поездка начиналась с чемодана – я привык ездить по стране, где ничего не было, надо было таскать за собой груду вещей. А то прольешь суп на сорочку, и все, конец, так и будешь расхаживать с вермишелью на груди. Я начал складывать трусы, носки… И какой советский человек откажется поехать в Америку?

Марк стоял на лестнице и смотрел на меня, улыбаясь. “Что ты делаешь? – наконец спросил он. – Бери паспорт, и поехали!”

Своей машины у Марка не было, но он еще с вечера взял “бьюик” напрокат. Он сел за руль и начал разогревать мотор, хотя было тепло и солнце уже взошло. Ну, может, он еще не совсем проснулся, чтоб хорошо соображать.

– Собака? – спросил я. – Как мы оставим собаку?

– У Лорана есть ключи, – ответил Марк.

Мы быстро выехали на автостраду, я вытянул ноги, руки, – однако же какая прелесть эти американские машины! Мой товарищ Павле, такой же двухметровый, как и я, вытащил задние сиденья из своего “запорожца”, чтобы поместиться. Сделал из пятиместной советской машины двухместную! Я рассказал об этом Марку, и он рассмеялся: “А-а-а-а!” Мне опять показалось, что он смеялся дольше, чем рассказ стоил того, “неадекватная реакция”, и опять догадка кольнула меня…

Мы ехали по самой гладкой дороге, которую я когда-либо видел. Мы прямо неслись в Америку, как шайба по льду! А по обеим сторонам дороги были желтые, коротко подстриженные поля, будто парикмахер прошелся машинкой и наголо. Лишь у самой обочины оставалась высокая, выжженная солнцем трава, как нейтральная полоса, ничья земля. А стога были не собраны в высокие холмики, а закатаны, как ковры, и обтянуты материалом! Каждый стог – материалом! И редкие домики на полях, такие же “дачные” коттеджи, как и в Монреале, и совсем близко у дороги. Зачем же жить за городом, на природе, если все равно машины мимо твоих окон без конца?

Я спросил Марка: правда ведь советские девушки самые красивые в мире? А секс в СССР – неизведанная земля? В Грузии к кому не подступишься – одни девицы, однако попробуй найти девственника среди мужчин, мы все кое-как устраиваемся, хотя и с переменным успехом… Когда мы напишем книгу о советском сексе, то надо рассказать обо всем как на духу…