Только женщины

Еще одна черта, которую следует принять во внимание в характере Джаспера Трэйля, черта, отличавшая его от огромного большинства других мужчин — женщины не интересовали его, не имели над ним власти. Раз в жизни и только один раз он поддался чарам хорошенькой кокотки — это было в Мельбурне. Он сознательно проделал опыт, чувствуя, что нельзя же обойти, не изведав его, такой крупный фактор в жизни. И вынес из этого опыта — отвращение к себе, от которого ему нескоро удалось отделаться.

* * *

Гость и хозяин вели между собой долгие беседы, по большей части принципиальные, идейные. Однажды речь зашла о Гослингах, и Трэйль сказал, что это — типичная семья своего круга, что таких миллионы.

— Но ведь это-то и делает их интересными, — возразил Гэрней, не потому, что он так думал, но потому, что ему хотелось перевести разговор на безопасную почву, подальше от грозных соблазнов широкой и влекущей дали.

Трэйль засмеялся. — В этом больше правды, чем вы думаете. Всякое широкое обобщение, хотя бы и тривиальное, есть ценное приобретение для науки, — если оно более или менее точно.

— Ну, так попробуйте сделать общие выводы из характеров и поступков вашего гусиного[1] семейства.

— В старике есть искра божья, но и ее увидишь редко и как свет сквозь потускневшее, давно немытое окно. И в то же время, это — похотливая старая скотина; он слывет порядочным, приличным человеком, ведет так называемую респектабельную жизнь только потому, что он боится общественного мнения; но найди он способ удовлетворять свое сластолюбие так, чтобы об этом никто не знал, ни одна женщина не могла бы считать себя с ним в безопасности. Но он боится быть пойманным на месте преступления; ему мерещатся опасности даже там, где их нет; он предвидит всякие возможности; если б даже шансов попасться был один против миллиона, он не рискнул бы, так как он рискует всем — своей репутацией порядочности.

— Ну, что ж, и хорошо. А как вы думаете?

— Для общества, по-видимому, хорошо, но для него самого — вовсе нет. Я уже говорил вам, что в нем теплится искра божья, но вне рутины своей службы, уж у него темный, путаный. Ему лет пятьдесят, не больше, но у него уже нет выхода его желаниям. Ему точно закупорили поры, и тело его отравлено. И в этом отношении Гослинг, бесспорно, не представляет собой исключения из людей своего класса и, вообще, из большинства цивилизованных людей. Вот я и спрашиваю себя: может ли в обществе, состоящем из взаимно зависящих одна от другой единиц, целое быть здорово, когда большая часть составных элементов гнилье?

— Но позвольте, дружище, если дело обстоит так, как вы говорите, и в то же время люди эти правят страной, почему же они не стараются изменить настроение общественного мнения, чтобы открыть себе возможность жить так, как им хочется?

— Во-первых, потому, что большинство сами стыдятся своих вожделений, во-вторых, потому, что они не желают. предоставить той же возможности другим. Они, как женщины, завидуют друг другу. Если бы были признаны права свободной любви, они не могли бы быть спокойны и за свое собственное достояние.

— Так как же помочь горю?

— О! это выйдет само собой. Еще несколько тысяч лет морального совершенствования, эволюция самосознания, более полное постижение смысла жизни, более развитый альтруизм…

— Не далеко же вы заглядываете вперед.

— А вы думаете, можно предвидеть даже то, что будет через год?

— Ну, были попытки, и довольно удачные — например, Сведенборг, Самюэль Бутлер…

— Да, до известной степени это справедливо — некоторые отрасли развиваются в определенном направлении. Но всегда остается возможность непредвиденного фактора, который врывается в готовые расчеты и все их опрокидывает. Таким фактором может быть какое-нибудь новое изобретение, революция, наконец, эпидемия…

Они отклонились от темы, но Гэрней вспомнил, что он хотел кой о чем спросить и позабыл.

— Кстати, я хотел спросить вас, что вы подразумеваете под «искрой Божьей», подмеченной вами в Гослинге.

— Проблески воображения, удивления перед окружающим. Изредка, но это с ним бывает, подчас бес сознательно. Один раз мы стояли с ним на Блэкфрайэрском мосту; он смотрел, смотрел вниз, на реку, и говорит: «Должно быть, она прежде была чистая, вода и песок, и берега, прежде чем сюда нанесло всей этой грязи». И сейчас же вскинул на меня глаза — не смеюсь ли я над ним. Эта попытка воссоздать из грязи первоначальную чистоту реки, уже одна случайная мысль об этом — свидетельствует о том, что в душе этого человека живет искра Божья. Разумеется, она тотчас же погасла. И сказалось привитое воспитанием. «Но в таком виде она лучше для торговли» — таковы были его дальнейшие слова.

— Но как же вы надеетесь перевоспитать такого человека?