Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

если Россия освободится от петербургской традиции, у ней есть один союзник – Северно-Американские Штаты. ‹…› Все, что мы предсказывали ‹…› от тайно бродящих сил ‹…› до избирательного сродства с Северно-Американскими Штатами, – все совершается воочью. ‹…› Обе страны ‹…› бедны прошедшим, обе начинают вполне разрывом с традицией, обе ‹…› с разных сторон доходят ‹…› до берегов Тихого океана, этого «Средиземного моря будущего»[160].

Здесь продолжаются давние традиции: «избирательное сродство» взято у Гёте, «бедность прошедшим» у Чаадаева, а сама русско-американская аналогия – у Токвиля. Но если верить не вполне нейтральным сообщениям, сторонником этого проекта был сам генерал-губернатор Восточной Сибири граф Николай Муравьев-Амурский. К его свите принадлежали князь Петр Кропоткин, будущий анархист, а тогда казацкий офицер, и ссыльный Бакунин, состоявший под присмотром своего родственника Муравьева. В 1860 году Бакунин из Иркутска писал Герцену в Лондон, что убедил Муравьева в необходимости расчленения Российской империи. В губернаторском кабинете Бакунин обсуждал с Кропоткиным и другими офицерами создание Соединенных Штатов Сибири, которые вступили бы в федерацию с Соединенными Штатами Америки[161]. В 1861 году Бакунин бежал в Америку, что немало навредило планам Муравьева, в чем бы они ни состояли. Великий анархист провел несколько месяцев в Сан-Франциско и Бостоне, но потом вернулся в Европу и больше никогда не был сторонником американских проектов. Несколько раз Бакунин отговаривал единомышленников от эмиграции в Новый Свет.

В «Русских вопросах» Огарева российское хозяйство постоянно сопоставляется с американским, и у каждого находятся свои достоинства и недостатки. В Америке не было традиционной общины, главной надежды русских социалистов, но зато было народное «сектаторство», переизобретающее общину как религиозное, а потом и экономическое целое; именно этим Америка близка России. Сближение христианства и социализма в России казалось Огареву близким и естественным. Он видел этот процесс не как изобретение новой религии, а как созревание традиционной народной культуры с земельной общиной и дополняющим ее сектантством. В условиях политической свободы соединение двух этих элементов породит расцвет, какой видела только Америка. Рассматривая ход аграрной реформы и подчеркивая политическое значение русского раскола, Огарев указывал для примера на американские секты:

Стали послабляться религиозные гонения. Старообрядчество получало небольшие тайные льготы, ждало больших. ‹…› Я вас прошу обратить внимание на этот пункт. Вы, вероятно ‹…› не думаете, что массы рода человеческого ‹…› способны принять научные убеждения, требующие огромной подготовки и совершенного разрыва с ненаучной традицией. ‹…› Религиозная свобода и нераздельное с ней развитие разнородных учений составляют единственный путь к освобождению масс ‹…›; таким образом, в Северных Штатах, где всего больше развито сектаторство, массы всего больше принимают участие в деле общественном[162].

Для новых поколений, далеких свидетелей Гражданской войны в Америке, ее опыт должен был повториться в России. Целью и смыслом ее было бы освобождение русских рабов; враги определялись не географически, как в Америке, а социально. Победоносная война Севера против Юга должна быть воспроизведена в России как война низших классов против высших. По ту сторону океана действовали сходные силы ассимиляции, менявшие неясные черты далекого мира в соответствии с понятными и насущными проблемами собственного. Когда в 1866 году Каракозов стрелял в Александра II, Конгресс направил в Петербург такое послание: