Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Если русских западников традиционно делили по их симпатиям на англо– и галлофилов, то Чернышевского в его самый продуктивный период – до ареста, почти совпавшего с Гражданской войной в Новом Свете, – следует считать «американистом». Действительно, Америка имела для него особое значение: образец социального прогресса, основанного на знании и Просвещении; пример освобождения рабов и победоносной Гражданской войны; модель, которую он предлагал демократической России. Осведомленность Чернышевского в американских реалиях выразилась в обильной и профессиональной публицистике[167]. Написав немало, трезво и компетентно о рабовладении и Гражданской войне, более интимные свои чувства Чернышевский воплотил в своем знаменитом романе.

Когда Вера Павловна вступает в плотские отношения с другим мужчиной, Лопухов инсценирует самоубийство и уезжает в Америку. Тут на сцену вступает Рахметов, который недавно, готовясь к собственному отъезду в Америку, пережил свое «перерождение». Оторвавшись от «Толкования на Апокалипсис», Рахметов преподает Вере Павловне новую этику; он даже назван в тексте «великим психологом». Согласно Рахметову, естественные желания следует удовлетворять в отличие от неестественных желаний, от которых следует лечиться. Чувство Веры Павловны к любовнику является естественным; ревность же есть неестественное чувство, от которого развитый человек должен освободить себя. В сложившейся ситуации развитым людям следовало бы жить всем вместе.

Очень спокойно могли вы все трое жить по-прежнему ‹…› как-нибудь переместиться всем на одну квартиру ‹…› только совершенно без всякого расстройства, и по-прежнему пить чай втроем, и по-прежнему ездить в оперу втроем[168].

Со своим героем соглашается автор:

О сколько наслаждений развитому человеку! Даже то, что другой чувствует как жертву, горе, он чувствует как удовлетворение себе, как наслаждение, а для радостей так открыто его сердце, и как много их у него!

Поразительно, что это говорит тот самый Рахметов – и тот самый Чернышевский, – которых поколения читателей считали примерами революционного аскетизма. Новая этика не ограничивалась ни изображенным в романе адюльтером, ни даже жизнью втроем. Наоборот:

теперь Кирсановы составляют центр уже довольно большого числа семейств ‹…› живущих так же ладно и счастливо, как они, и точно таких же по своим понятиям.

В противоположность тому, что думали поколения читателей, Чернышевский призывал их не к лишениям, а к наслаждениям; не к аскетизму, а, наоборот, к гедонизму – правда, очень своеобразному. Прочитав в сибирской ссылке рассказы Захер-Мазоха, Чернышевский считал этого писателя «много выше Флобера»[169]. Симпатия была взаимной: Мазох цитировал Чернышевского в «Венере в мехах».

В Петербурге Рахметов занимался физкультурой и читал «Толкование на Апокалипсис», составленное самим Ньютоном. Потом он «объехал славянские земли, везде сближался со всеми классами ‹…› ходил пешком из деревни в деревню». Потом он поехал дальше, через Европу на Запад;

ему «нужно» быть уже в Северо-Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю ‹…› но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию.

Вот этот Рахметов, в тексте романа так и не вернувшийся из Америки, стал моделью для нескольких поколений русских революционеров[170]. Зато вскоре после того, как Вере Павловне приснился ее четвертый сон, из Америки приехал ее муж, Лопухов. Он стал американцем с французской фамилией, которая теперь произносится по-английски: Лопухов-Бомон-Бьюмонт. Он, вероятно, назван так в честь товарища Токвиля по его знаменитому путешествию в Америку, которого звали Gustave de Beaumont. Так мы приходим еще к одной идентификации Рахметова-невозвращенца: если его товарищ назван в честь товарища Токвиля, не значит ли это, что русский автор, увлекавшийся «Демократией в Америке»[171], придумал американское путешествие Рахметова по образцу путешествия Токвиля?