Толкования Ветхого Завета

Возможно, что именно этот присущий эпохе крен в мистическую психологию привел к некоторым модификациям школьного платонизма в области этики. С некоторыми из таких изменений, имевших весьма большое значение для последующей христианской традиции, мы встречаемся опять же впервые у Филона. К их числу относится, например, сочетание в единую этическую систему платонического созерцания, δ'εωρ/α, со стоическим до сей поры бесстрастием, απάθεια. Традиционный платонизм в его «академическом», то есть находящимся под сильным влиянием Аристотеля, направлении, придерживался в этике идеала умеренности в страстях, μετριοπάθεια, какой был изображен Платоном в «Государстве»[183] и Аристотелем в «Этиках». Так, Алкиной специально подчеркивает, что приемлемой должна быть именно эта норма, так как стоическое бесстрастие является не чем иным, как бесчувствием[184]. Этика умеренности в страстях не исчезает и у Филона, но она устойчиво соотносится со средним состоянием на пути восхождения человека к совершенству, которое специально выделяется в его системе. Как правило, оно связывается у него с образом брата Моисея Аарона[185], в то время как совершенно очистившемуся и уподобившемуся Богу всегда бывает присуще бесстрастие[186]. Точно такую же картину мы находим в этической системе неоплатонизма[187], что лишний раз показывает, что у Филона она появляется как отражение определенного течения среднеплатонической мысли. И в то же время такое описание изменений внутренних состояний человека оказалось принципиально приемлемым и даже в высшей степени важным для христианской этики, что было впервые четко закреплено в сочинениях Климента Александрийского[188].

Многочисленные этические мотивы, по-видимому естественно рождающиеся из общего направления интеллектуальнодуховной деятельности Филона, находят удивительные параллели в христианской этике. К ним относится, например, идея «самовозникающей» — через непосредственное обучение у Бога, когда оставляются в стороне и становятся не нужны все пути знания человеческого — мудрости (обычно, это связывается у Филона с образом Исаака[189]); идея всегдашней молитвы к Богу о неисполнении своей, направленной ко греху, воли[190]; учение о том, что любой духовный успех, хотя и невозможен без человеческого труда, дается как благодатный дар Бога[191]; идея духовного родства отдельных людей, обусловленного их общей родственностью Богу[192], и многое, многое другое.

Суммируя сказанное о философии Филона, назовем три вещи, на которых основано содержание его библейских трактатов. Во-первых, это александрийский платонизм, характерные черты которого узнаются у платоника Евдора Александрийского, а впоследствии у Климента и Плотина (первый из которых и учился, и жил, а второй — учился в Александрии). Во-вторых — приверженность библейским категориям и неложная вера в Бога, в-третьих, мистицизм, указывающий в сторону современного Филону неопифагорейства. Если мы возьмем первую и третью особенность, то обретем в Филоне законного предшественника неоплатонической философии, который все еще ожидает своего исследователя. Если же возьмем первую и вторую, то найдем в его лице религиозного философа, который надолго вперед задал для христианских писателей особую, определенную аллегорически понятым Ветхим Заветом, образность языка[193] и который в некоторых существенных вещах предвосхитил, а в чем-то, возможно, и облегчил пути христианского богословия и христианской психологии

по промыслу Бога, Который был, есть и будет.

О сотворении мира согласно Моисею