Толлеус. Изгой

Оболиус уже дошел до того состояния, когда терпеть больше нет сил и мечтается об избавлении от мучений любой ценой. Только где же тут, в пути, лекаря взять? Может, учитель поможет? – парень с сомнением посмотрел на спящего хозяина. – У старика вообще ни одного зуба не осталось. Интересно, как они там, у себя в Кордосе, зубы рвут? Клещами или своим Искусством?

Подросток согнал Бульку со старика и в нерешительности замер. «Вот разбудишь сейчас», – думал он, – «так вместо помощи еще палкой бока намнет за то, что потревожил». Вернувшись на свое место, Рыжик, оставшись наедине со своим горем, тихонечко заскулил.

Толлеус сейчас же очнулся и сотворил маленький светляк. Оболиус притих, но старик заметил, что тот не спит, и, жмурясь от яркого света, спросил, что за шум. Пришлось покаяться и извиниться за беспокойство.

– Больные зубы, – в задумчивости пробормотал искусник. – Отлично помню!.. – с этими словами он затих, а светляк, оставшись без подпитки маны, стал потихоньку угасать.

«Опять уснул», – мелькнула в голове ученика мысль, – «бить не будет». Но он ошибся – из темноты прозвучал голос хозяина:

– Подойди-ка сюда! – при этом угасший было светляк снова начал разгораться. Можно было убежать, но на самом деле ему уже было все равно: накажут его или нет. Кроме того, в подсознании теплилась надежда, что искусник хочет помочь.

– Который? – спросил Толлеус, когда пацан приблизился. Оболиус ткнул пальцем куда-то себе за щеку, от чего сейчас же скривился от боли.

– Ясно! – коротко бросил старик, хотя, что ему могло быть ясно – не понятно. В лучшем случае, он определил область челюсти «сверху-снизу», «справа-слева».

– Сейчас попробуем! – обнадежил искусник и, не вставая, принялся собирать фрагменты. Ученик присел, баюкая щеку. Краем глаза он поглядывал на то, что делает старик, но ничего не понял. Впрочем, сосредоточиться ему мешал зуб.

– Вот! – объявил Толлеус, вырвав своим возгласом подростка из прострации и прилаживая к его челюсти сформированное плетение. Оболиус лишь уныло вздохнул: ничего не произошло.

– Сейчас подключим к нерву! – приободрил его старик.

Пацан взвыл, подскочив удивительно высоко для своей комплекции.

– Немного кольнет, – запоздало предупредил искусник. – Ну как? – тут же поинтересовался он. Оболиус прислушался к своим ощущениям: боли не было. Он осторожно потыкал языком в проблемный зуб, потом провел ладонью по щеке – лицо в этом месте утратило всякую чувствительность. Надо сказать, не очень приятно, но все равно после нескольких часов пытки это было как вода в пустыне для страждущего.

Разглядев счастливую улыбку пацана, старик не стал дожидаться ответа и скомандовал:

– А теперь спать! – после чего погасил светляк.

Но Оболиус не послушался – он лежал и думал об Искусстве, пожалуй, впервые оценив пользу от него не с точки зрения «похвастаться перед друзьями». Искусство всегда преподносилось как чистое зло, отравляющее сознание. Настоящий путь к просветлению – это Чародейство. Было много историй, подтверждающих это. В них благородный чародей всегда побеждал гнусного искусника, мечтающего поработить добрых людей или просто затевающего что-нибудь отвратительное.

Правда, ни Толлеус, ни кордосцы из посольства не показались парню чудовищами во плоти. Да, немного странные, и только. Старик, вон – помогает даже, ни разу не бил, хотя поводы были, а родная бабка чуть что, сразу за розги хватается. Так что, наверное, злость искусников придуманная. Даже если войну вспомнить – это ведь мы на них первые напали! Оно, конечно, поделом им, нечего на наши земли смотреть, но все же не честно так… А еще в той войне кордосцы победили. «Победили» – громко сказано. Ведь победа – это вражеские солдаты, грабящие горящий Широтон. Но прекратить войну решили они, и оробосский император с этим согласился. И бои в ту пору шли на территории Оробоса, а не наоборот. Это вообще никак не стыкуется с привычным утверждением о том, что искусство ничтожно. Где же тогда правда, чему верить? А если вспомнить Никоса, то и вовсе все становится с ног на голову. Этот мейх Оболиусу понравился. И он был одновременно и чародеем, и искусником, при этом говорил, что это половинки целого, а не вечные противники вроде дня и ночи. Сказать по правде, парню даже хотелось стать похожим на него и тоже уметь все-все-все.

Получалось, что нужно забыть все то, чему учили с пеленок, как глупости, которыми пичкают детей, пока не выросли. Но ведь во вред Искусства верят не только дети, но и все взрослые, каких Оболиус знал. Не могут же они ошибаться, они же взрослые? Или могут? Но тогда все оробосцы – как те дети, которые верят в сказки о великанах и говорящих животных.