Толмач

Поручик Семенов выскочил из барака, словно угорелый. Уклоняясь от бесчисленных тачек с землей, бегом передвигаемых китайцами, он помчался вдоль еще только насыпаемого участка полотна, но через две сотни метров притормозил. Путь плотно преграждала молчаливая, сплошь черноголовая толпа.

«Черт! Что это? Бунт? – мелькнуло в голове поручика, и он сам же себя подбодрил: – Вперед, офицер!»

Расталкивая крепкими плечами сгрудившихся у края полотна молчаливых китайцев, он продвинулся метров на восемь, когда вдруг заметил краем глаза нечто странное, повернулся и обомлел.

Из насыпи торчали ноги. Точнее, окровавленная и почему-то обнаженная задняя часть тела и длинные, тоже залитые кровью волосатые ноги со спущенными до щиколоток галифе.

«Русский?»

Семенов протиснулся ближе и замер. Два китайца маленькими штыковыми лопатками осторожно разгребали подмерзший грунт, а еще двое наклонились и попытались выдернуть мертвое тело за ноги; потащили… и толпа охнула и подалась назад.

Поручик сглотнул и мгновенно взмок; он уже знал, кому принадлежат эти пшеничные волосы на испачканном влажной землей затылке.

– Господи Иисусе! – выдохнул он и перевел взгляд ниже.

Между ног его мертвого друга торчал короткий, не более пяди длиной, деревянный колышек.

* * *

Утром 2 ноября 1897 года император Германии Вильгельм II получил долгожданное телеграфное сообщение:

«ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ВСКЛ СЕГОДНЯ НОЧЬЮ КИТАЕ ЗВЕРСКИ УБИТЫ ДВОЕ НЕМЕЦКИХ МИССИОНЕРОВ ТЧК НАШИМ ПОСОЛЬСТВОМ ПЕКИНЕ ЗАЯВЛЕН ПРОТЕСТ ТЧК КИТАЙСКАЯ СТОРОНА СВОЮ ВИНУ ПРОИСШЕДШЕМ ОТРИЦАЕТ ТЧК КОНСУЛ ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА…»

Вильгельм бросил телеграмму на стол и улыбнулся. Санкцию на захват бухты Циндао он получил от Николая II еще в августе, когда они оба – возбужденные и удовлетворенные – ехали со смотра войск в Петергофе. С этого дня и поныне, почти три месяца подряд, германская эскадра томилась на рейде у Шаньдунского полуострова, и наконец-то повод для занятия бухты, а затем и всей стратегически важной для Германии области Цзяочжоу появился.

– Начинайте, – кивнул Вильгельм начальнику Генштаба. – И попрошу не мешкать. Теперь это дело – государственной важности…

* * *

Курбан видел, как Семенов ткнулся взглядом в торчащие из насыпи наспех присыпанные землей ноги своего друга, с четверть часа переживая происшедшее, бессмысленно смотрел, как рабочие вытаскивают окоченевшее, испачканное землей тело, грузят его на тачку и везут к зданию конторы, а потом, словно пьяный, двинулся прочь сквозь низкорослую – по плечо – толпу. Но в глазах поручика уже не было ужаса – только недоумение.

Шаман улыбнулся: духи снова сделали все безошибочно.

* * *

Поначалу, едва китайцы повезли труп к зданию конторы, Семенов дернулся было идти с ними, но его тут же словно окатило ледяным душем: Серафима!

От этой мысли поручик как-то сразу протрезвел и медленно, не без труда осознал, что как свидетель он совершенно бесполезен, а задержат его в военной прокуратуре минимум на три дня. Так что экспедиция уйдет на много верст вперед, а единственный источник денег для оставшейся в Петербурге Серафимы снова прервется.

«Черт… – выдохнул поручик. – Что же это такое?!»

Его словно преследовал злой рок – сначала Энгельгардт, а теперь еще и Гришка! И хотя смерть товарища по училищу была действительно ужасной, поручик никак не мог выбросить из головы главное – четкую связь между попыткой помочь ему восстановиться в Главном штабе и мгновенной смертью того, кто пытается это сделать. Все происходило так, словно кто-то немыслимо могущественный отчаянно не желал его возвращения в регулярные части русской армии.

Поручик испуганно огляделся по сторонам, так, словно рассчитывал увидеть таинственного недоброжелателя, и, само собой, не увидел никого, кроме толпы мелких и широколицых, возбужденно чирикающих на своем тарабарском языке китайцев.

И тогда он стиснул зубы и, разминувшись с конвоем из комендатуры буквально на пару минут, пошел вперед, вслед за отрядом; шанс нагнать его и, принеся извинения капитану Загорулько, продолжить хорошо оплачиваемое продвижение в Китай у Семенова еще оставался.

* * *

Поручик шел часа полтора, затем его немного подвез казачий пограничный разъезд, а затем он снова шел, и лишь к обеду взмокший и обессиленный Семенов нашел отряд – на привале.

– Где это вы пропадали, голубчик? – весело улыбнулся поручику Загорулько. – Ну, тунгус этот ваш, я понимаю, на охоту ходил, вон какой славный обед нам доставил… А вы?

Семенов ткнулся взглядом в улыбающегося ему толмача. Добыча и впрямь была славной – две молодые маленькие косули.

– И еще, Иван Алексеевич, – вспомнил Загорулько. – Вас добры молодцы из Никольской комендатуры обыскались. Не знаете, чего они от вас хотели?

Семенов охнул, да так и остался с раскрытым ртом. Он снова упустил свой шанс!

– Так чего им было надо? – напомнил о себе Загорулько.

– Это, скорее всего, ответ на рапорт Энгельгардта подошел. О моем восстановлении в Главном штабе, – убито произнес Семенов. – А я – дуррак! – вместо того, чтобы с отрядом оставаться, вино жрал!

Загорулько криво усмехнулся куда-то вбок.