Толстяк

ГЛАВА ШЕСТАЯ Больница. Уж не историк ли? Перышко исчезло. Цирк. Мотоцикл Витека. Гитлеровцы схвачены

Больница размещалась в большом сером здании, перед фасадом которого росли тополя. Вокруг больницы распростерся парк, грустно шелестевший в это время пожелтевшими листьями. Крыша больницы, покрытая оцинкованным железом, опавшие листья, посыпанная гравием дорожка, — все было мокрым от дождя.

— Зайдем? — спросил я Витека.

— Лучше подождать, — ответил он. — Подождем, когда его мать выйдет. Спросим у нее, можно ли к нему?

Мы расположились в ажурной беседке, летом наверняка весьма привлекательной, но сейчас продуваемой навылет резкими порывами ветра. Я присел на мокрую скамейку, поплотнее закутавшись в непромокаемый дождевик. Было холодно. Мы здесь уже в третий раз; до сих пор врач не пускал нас к Маю, каждый раз недовольно ворча, что тот не в состоянии принимать гостей. Может быть, завтра или послезавтра, когда больному станет лучше…

— Она пробудет у него не более десяти минут, — произнес я, с трудом шевеля непослушными от холода губами. — Иначе она опоздает на работу.

— Посмотрим, — неохотно отозвался Коваль.

Мать Мая выходила из больницы точно без пяти минут четыре, чтобы к четырем попасть в комитет. Мы еще в прошлый раз хотели подойти к ней, но она шла с заплаканным лицом и даже не заметила, что мы стоим перед ней на дорожке.

Мне очень хотелось повидать Мая. У меня была уверенность, что при виде меня он улыбнется, встанет, предложит вместе прогуляться, или сыграть в шахматы, или почитать вслух «Приключения Робина Гуда». Никак я не мог представить его лежащим без сознания или мечущимся в постели от жара. Меня никак не покидала уверенность, что Май ничуть не изменился.

— Я уверен, что он уже хорошо себя чувствует, — сказал я. — Увидишь, сегодня нас пустят.

— Пустят, — согласился со мной Витек. — Обязательно пустят. Мы не уйдем отсюда, не повидав его.

— Правильно, — согласился я. — Нужно объяснить доктору, что он сразу почувствует себя лучше, как только увидится с нами.

Ветер рвал полы моего дождевика, сек лицо мельчайшими каплями дождя. Щеки у Коваля совсем посинели от холода, да и мои выглядели, наверное, не лучше. И тут мы увидели, как дверь больницы распахнулась и на крыльце появилась мать Мая.

— Иди ты! — Витек подтолкнул меня. — Спроси, что и как там у него.

Я выбежал из беседки. Мама Мая шла быстро, не оглядываясь и слегка наклоняясь вперед из-за ветра. Мне удалось догнать ее лишь у самых ворот.

— Простите, пожалуйста, — запыхавшись, окликнул я ее.

Она посмотрела отсутствующим взглядом, будто видела меня впервые в жизни.

— Я — Мацей Лазанек, друг Мая, — поспешил я прийти ей на помощь. — Скажите, пожалуйста, как он себя чувствует?

Губы ее тронула едва заметная улыбка.

— Ему немного лучше, — сказала она. — Доктора говорят, что кризис уже миновал. Но выглядит он еще очень плохо.

— Здесь еще один его друг… — сказал я. — Нам очень хотелось бы навестить Мая. Мы уже в третий раз приходим…

— Это невозможно! — Пани Бордович покачала головой. — Май пока очень слаб, и температура все еще держится.

Я уцепился за рукав ее плаща.

— Извините, но Маю наш визит пошел бы на пользу, я уверен, что он обрадуется нам и сразу же почувствует себя лучше…

На ее лице снова промелькнула улыбка. Я почувствовал на своей щеке теплое и ласковое прикосновение ее пальцев.

— Ты очень хороший мальчик, Мацек. Я не сомневаюсь, что Май обрадовался бы вашему приходу, но сейчас вас просто не пустят к нему. Визиты пока разрешены только мне. Завтра я обязательно передам ему привет от вас.

Она снова провела пальцами по моей щеке, глянула на часы и заторопилась на работу. Я вернулся в беседку.

— Ему лучше, — сказал я Ковалю. — Но его мать говорит, что посещения запрещены. Доктор нас не пустит.

Витек прикусил нижнюю губу.

— Нужно попробовать, — бросил он. — Пойдем поговорим с ними.

— Вчера врач и разговаривать с нами не захотел.

— Нужно попробовать, — стоял на своем Коваль. — Пошли. Ты начнешь разговор.

В больничном коридоре стоял запах эфира, у стен были расставлены какие-то странные аппараты, окрашенные в белую краску каталки, инвалидные кресла и стеклянные банки с резиновыми трубками. У столика сидела медицинская сестра в белом халате и чепчике с двумя черными ленточками.

— Вы куда? — Она преградила нам путь.

— К Бордовичу, — сказал я независимым тоном. — Палата номер двадцать три.

Однако эта напускная самоуверенность мало помогла нам: сестра нас не пропустила.

— В двадцать третью нельзя, — заявила она. — Только по разрешению дежурного врача.

— В таком случае, пропустите нас к дежурному врачу, — бросил я оскорбленным тоном. — Как к нему пройти?

Насмешливо улыбаясь, сестра повела нас в кабинет, весь заставленный остекленными шкафами с бутылочками, склянками, шприцами и наборами каких-то блестящих инструментов на полках. Нас встретил мужчина в белом врачебном халате с коротким ежиком тронутых сединой волос.

— А-а, старые знакомые! — Он улыбнулся. — Опять вы здесь?