Толстой

Конечно, постоянные беременности утомляли Софью Андреевну. «Кажется, беременна и не радуюсь». Позже она с упреком напишет: «В биографии будут писать, что он за дворника воду возил, и никто никогда не узнает, что он за жену, чтоб хоть когда-нибудь ей дать отдых, ребенку своему воды не дал напиться и 5-ти минут в 32 года не посидел с больным, чтоб дать мне вздохнуть, выспаться, погулять или просто опомниться от трудов». Ее можно понять, эмоциональный фон беременной женщины крайне нестабилен, да и постоянная ревность и боязнь отдаления от нее Льва Николаевича играют огромную роль. И вместе с тем она любит своего мужа, не представляя своей жизни без него: «Бывают дни, и часто, когда я люблю его до болезненности». Или: «Он думает, что мне нужны развлечения, а мне ничего не нужно, кроме его».

И Лев Николаевич испытывает то невообразимое счастье, то мрачную тоску. «Дома мне с ней тяжело. Верно, незаметно много накипело на душе; я чувствую, что ей тяжело, но мне еще тяжелее, и я ничего не могу сказать ей – да и нечего. Я просто холоден и с жаром хватаюсь за всякое дело». А вот другое настроение: «С женою самые лучшие отношения. Приливы и отливы не удивляют и не пугают меня». Еще вариант: «Изредка и нынче все страх, что она молода и многого не понимает и не любит во мне, и что много в себе она задушает для меня и все эти жертвы инстинктивно заносит мне на счет».

Семейную жизнь четы Толстых нельзя назвать спокойной. Но несмотря на сложности и бурлящие страсти, первые 18 лет они были счастливы.

«Раз Лев Николаевич мне высказал мудрую мысль по поводу наших ссор, которую я помнила всю нашу жизнь и другим часто сообщала. Он сравнивал двух супругов с двумя половинками листа белой бумаги. Начни сверху их надрывать или надрезать, еще, еще… и две половинки разъединятся совсем. Так и при ссорах, каждая ссора делает этот надрез в чистых и цельных, хороших отношениях супругов. Надо беречь эти отношения и не давать разрываться».

Некоторое представление о семье Толстых на начальном этапе их совместной жизни мы получили, но ведь и творчество Льва Николаевича неразрывно связано с чувствами.

Удивительная работоспособность и плодовитость Толстого на литературном поприще подчас удивляет. В 1863 году опубликована повесть «Казаки», она вызвала большой отклик у критиков. Так, критик Анненков пишет: «На какую бы точку зрения ни становилась критика по отношению к этому произведению Толстого, она должна будет признать его капитальнейшим произведением русской литературы наравне с наиболее знаменитыми романами последнего десятилетия… Десятки статей этнографического содержания вряд ли могли бы дать более подробное, отчетливое и яркое изображение одного оригинального уголка нашей земли… Поэзия составляет основной грунт всей его картины».

Писательница Евгения Тур (псевдоним графини Е. В. Салиас де Турнемир): «В этой повести бездна поэзии, художественности, образности. Повесть не читаешь, не воображаешь, что в ней написано, а просто видишь; это целая картина, нарисованная рукою мастера, колорит которого поразительно ярок и вместе с тем верен природе; в нем с ослепительною яркостью соединена правда красок… Это – сама жизнь с ее неуловимой прелестию». И в этой же статье: это «поэма, где воспеты не с дюжинным, а с действительным талантом отвага, удаль, жажда крови и добычи, охота за людьми, бессердечность и беспощадность дикаря-зверя. Рядом с этим дикарем-зверем унижен, умален, изломан, изнасилован представитель цивилизованного общества». Главный герой повести Оленин «мало чем по своей жизни и наклонностям разнится от животного»; казаки, изображенные Толстым, – «воры и пьяницы». Толстой рьяно и храбро принялся поэтизировать «пьянство, разбой, воровство, жажду крови».

Фет сочинил эпиграмму к произведению:

Затею этого рассказа
Определить мы можем так:
То грязный русский наш кабак
Придвинут к высотам Кавказа.

«Современник» напечатал о «Казаках» статью секретаря редакции А. Ф. Головачева, в ней были такие строки: «все-таки беллетрист хороший, – его можно читать без скуки. Он хороший рассказчик и ловкий, хотя и поверхностный наблюдатель, но он плохой мыслитель. Ему не следует браться за глубокие рассуждения, а тем более за решение вопросов о судьбах человечества».