Толстовский дом

Она могла бы не унижать его своим изумлением, и так понятно – что. Он обмяк в ней, совершенно как тряпочка. Но Андрей Петрович никогда, за всю жизнь ни разу… и Ольга Алексеевна соответственно никогда, за всю жизнь ни разу… Это случилось с ними, с ним – впервые в жизни.

И опять – его напор, ее смущение… и ничего.

– Чего-то не получается, – стыдясь, сказал он.

Она принужденно рассмеялась – какая ерунда, у тебя не получается…

На третий раз что-то уже стало получаться, и она, прикрыв глаза, радостно начала считать про себя – досчитаю до пятидесяти, и все… Ольга Алексеевна была горячая, но сейчас она уже не думала о себе – только чтобы у него все получилось, все закончилось, – и все. Но опять нет, он опять обмяк в ней…

Общим счетом три раза Андрей Петрович брал высоту и три раза ее оставлял. На четвертый раз вообще ничего не вышло, не то что кончить, а даже начать. …Господи, что же это, что же ей с ним делать?..

– Оль, у меня не получается… – удивленно сказал он.

Ольга Алексеевна растерялась, попыталась изменить игру – как будто она его хочет и даже как будто она его соблазняет, что было для них совершенно внове, – перевернулась на живот, эта поза всегда действовала на него мгновенно. …Но только он сам всегда переворачивал ее, сам, а тут – она… Лежала, ждала и, не выдержав паузы, оглянулась, посмотрела – он стоял над ней с виноватым лицом, и эта его виноватость была хуже всего, хуже всего…

– Я стал им-патент, что ли?..

– Ты что?! Ты расстроен, это у всех бывает, – заторопилась она, прекрасно зная, что лукавит, что у него не бывает, что это унижение для него невыносимое – вот только мыслей об импотенции ему сейчас и не хватало… – Ты нервничаешь и поэтому… Каждый сексуально грамотный человек знает, что…

Андрей Петрович поморщился – фу, разве этот иностранный «секс» можно отнести к их любви?!..

«Каждый сексуально грамотный человек» – получилось неудачно, по-преподавательски, это Ольга Алексеевна от волнения, от старания как можно скорее заговорить, заласкать, поскорей замазать пятно. Но Смирнов именно что был сексуально неграмотным, он не читал книг о сексе, он был деревенский человек, и секс с ним никогда не был изысканным, он всегда любил ее как будто брал высоту – а в этот раз не взял.

– Андрюшонок, не думай об этом…

– А-а-а, брось… – Андрей Петрович отвел ее руки, отодвинул ее. Встал, махнул рукой, надел рубашку и штаны, ушел, коротко бросив через плечо: – Все, Оля. Пойду… там птички.

«Не думать об этом?.. Не думать об этом?» Вся эта история, униженное ожидание позора без всякой вины было невыносимо, а еще это, мягкая тряпочка, безжизненно повисшая посреди любви, – совсем уже невыносимое унижение. И почему-то именно этот провал был как будто знак, как будто кто-то мигнул ему свыше – все, Смирнов, тебе конец. Ты не хозяин Петроградки, ты – импотент.

Жег старые листья в костре – развел костер, сгребал граблями листья, пожелтевшую прошлогоднюю траву, а Ольга Алексеевна смотрела на него из окна и думала: «Он сам как прошлогодняя трава… Бедный, бедный…» Ольга Алексеевна внезапно сделала семантическое открытие: оказалось, что просторечные выражения, те, что она так не любила, фантастически точно выражают состояние страдающего человека, ее состояние. «Разрывается сердце», «болеть душой», «сама не своя», «не находить себе места» – все это было про нее. Сейчас она была, конечно, собой, но не прежней собой, не своей, от жалости к мужу у нее в буквальном смысле разрывалось сердце, словно от сердца отщипывали по кусочку. И не было места, где у нее не болело бы, где не трепыхалось бы болезненно внутри, это не был конкретный орган с определенным местоположением, – но что тогда, как не душа?.. Она встрепенулась – к Андрею Петровичу подошел охранник, Андрей Петрович стоял к ней спиной, но она видела, как он напрягся… бросил грабли, направился к воротам, охранник сопровождал его, соблюдая предписанную дистанцию – два шага… Что-то случилось! Что?!