Толстовский дом

Перед мысленным взором Ольги Алексеевны возникла картинка: тихий вечер на даче, внезапный стук в дверь, требовательное «Товарищ комкор, пройдите с нами», возмущенный ответ «Что вы себе позволяете?!» – и комкору удар под дых, руки за спину и в машину, в «черный ворон», и все, нет больше комкора… По дороге на дачу она так много думала о сталинских репрессиях, о старых большевиках и безымянных комкорах, думала, как это было, вот и додумалась до того, что увидела… Она выскочила из дома, бросилась к воротам – «Андрюша, что?..», он, не оглядываясь, махнул рукой – иди в дом, и она пошла домой, не замечая, что говорит вслух «что случилось, что?..». Может, она вспомнила бы «А это нас арестовывать идут», по своей привычке цитировать не к месту все, что вспомнилось, но Ольга Алексеевна не читала Булгакова и сказала себе просто и четко «они пришли», не заметив, что «они» теперь стали те, кто прежде были «мы». Они пришли. Счастье, что его арестуют не на глазах у девочек, что девочки не выбегут в ночных рубашках, не встанут у ворот смотреть вслед.

– … Андрюша, давай от охранников отойдем. …Не зови охрану… если ты сейчас охрану позовешь, они у меня паспорт попросят, возникнут вопросы, кто да что… а так, если что, скажешь, старый знакомый, бывший сосед, дальний родственник, никто, конь в пальто, хрен в ступе… Ну же, Андрюша, не стой как истукан, давай двигай к сирени…

– … Ты, гад, охренел, сюда приезжать… и что это у тебя за словесный понос?.. Что это за маскарад такой? – коротко и зло выстреливал Смирнов, отступая к сирени.

Охранник сказал ему: «Андрей Петрович, там у ворот какой-то турист, вас спрашивает, по имени вас назвал… Прогнать?» Ник действительно был одет как турист, в синие тренировочные штаны, в точности такие, как на Смирнове, на голове шапочка с помпоном, за плечами рюкзачок, в руке авоська, в авоське скомканный клетчатый плед.

– Немного нервничаю, Андрюша, как-никак меня через пару дней арестуют. Я вот что приехал. Я решил Витюшу не сдавать… – Ник потряс Смирнова за плечо. – Андрюша?..

Смирнов напрягся, напружинился, задышал тяжело, молча, не мигая, глядел в темноту мимо Ника.

– Ты что, не понял или недопонял?.. Если я твоего зама сдам, мне светит восемь лет вместо двенадцати. Лишние четыре года на зоне – это много. Но я решил. Я прикинул, что на весах: для меня плюс четыре года на зоне, а для тебя – все, крендец.

– Чего ж вдруг так-то? – выдавил из себя Смирнов.

– Что «чего ж вдруг так-то»? Девочка… ну, моя дочка. Дело в ней. Я ведь после нашего с тобой разговора мог ее на улице подстеречь, открыть ей правду, а потом подумал – зачем? Прижать ее к груди со слезами «доченька, я твой папа» – не мой стиль. Да и папа-то кто? Бывший зэк и уже опять одной ногой в тюрьме… Я, конечно, не чадолюбив, но все же… Я ведь действительно тебе благодарен. Девочка не пропала, растет в семье. Пусть остается дочерью не зэка, а первого секретаря. Что я еще могу для нее сделать?.. Ну, и еще кое-что… Ты ведь понимаешь – я выиграл. Ты мою дочь растишь, а я – тебя спасаю. Учти, Андрюша, в конечном счете победа за мной.

Андрей Петрович коротко кивнул. Казалось, он не вполне понимал, что происходит, не понял еще – все, все страшное позади.

– Скажи хотя бы, какая она? – попросил Ник. – Ну, не знаю… куда будет поступать?

– Она? Да какая… нормальная. Хорошо учится, занимается спортом… ну, еще это… матери по дому помогает, – перечислил Андрей Петрович и тяжело задумался, что еще сказать. – А поступать… будет поступать. Или работать пойдет. Она такая… как должно быть.

Он не смог бы выразить свою мысль словами. Нина – комсорг, спортсменка, простая, обыкновенная – была такой, какой первый секретарь райкома Смирнов хотел видеть всю страну. Всю страну, но не своих дочерей. Нина будет поступать – или работать, с ней все будет в порядке, она сама несет ответственность за свою жизнь. А девочкам – девочкам он даст самое лучшее, самое красивое, что есть в стране, – университет, филфак. Английское отделение, скандинавское отделение – звучит как сказка. Девочки станут литературоведами, переводчиками, искусствоведами, перейдут в иной круг, в интеллигентную жизнь. Если, конечно, он останется первым секретарем.

– Не плачь, Андрюша, останешься начальником, – словно прочитав его мысли, хохотнул Ник. – Не буду врать, это было приятное ощущение – держать твою жизнь в своих руках. Ну, теперь можешь спать спокойно. Я не разрушу твою жизнь. Я так решил. Но ты возьмешь деньги.

Ник поднял руку, помахал в воздухе авоськой. В авоське тюк, как будто Ник принес с собой скомканный плед, чтобы, подложив под голову, переночевать на земле.

– Понял, – медленно произнес Смирнов и, пригнувшись, пошел на Ника. – Ты… ты… ты… мне… деньги… воровские… – рычал Смирнов. И вдруг легко, со смешком: – Ну, ты даешь!..