Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

– На самом-то деле… – начала Сарита, но Лалу было не перебить и от взгляда ее не спрятаться.

– Тебе следует проявлять уважение.

– Вот как?

– Имей в виду: умения мои, приемы и правила ни с чем не сравнимы. Слушай меня.

«Слушай, но не верь», – напомнила себе Сарита.

– Слушай и повинуйся, – последовало еще одно указание.

Сарита твердо решила остаться в этом глухом уголке, кто бы ни был ее спутником. Она не уйдет отсюда, пока не достучится до сына.

– Обязательно, – смиренно поддакнула она. – С чего начнем?

Услышав этот вопрос, ее собеседница просияла.

– С чего. Вот именно, – улыбнулась она. – Что, как и почему. Без этих вопросов никуда.

Она отошла от Сариты, видимо, размышляя. Сарита в ожидании смотрела на нее.

– Начнем с самого раннего воспоминания, – вдруг объявила рыжеволосая, – а оттуда двинемся дальше. – Она взглянула на старую женщину. – Ты взяла с собой сумку. Наверное, все предвидела.

Сарита озадаченно посмотрела на сумку. Неужели в нее нужно будет складывать воспоминания? Вот такими и будут таинственные указания? Она чуть было не рассмеялась, но сдержалась.

– Собрав достаточное количество воспоминаний, мы получаем видение – кинофильм, рассказывающий всю правду о человеке. Я проведу тебя через памятные сцены, через каждую значимую частицу знаний, и вскоре у нас в распоряжении будут все фрагменты, необходимые, чтобы разгадать загадку под названием… «Мигель».

Голос Лалы выводил фразу до последнего слога его имени, как смычок скользит по струнам скрипки, позволяя звуку медленно, мелодично замереть. «Мигель» – это слово, казалось, вызывает к жизни образы чего-то знакомого, по чему она очень тоскует. Легкое дуновение ветерка вдруг напомнило о чем-то теплом, о каком-то звуке.

– Мадам, у нас очень мало времени, – с чувством сказала Сарита, разрушив чары.

На это Лала ответила:

– Время создаю я. У нас его будет столько, сколько я повелю.

С этими словами она взяла старую женщину за руку и осторожно помогла ей снова сесть на гигантский корень.

Сарите показалось, что где-то вдали застучали капли дождя, хотя небо было все таким же: все так же клубились и неслись по нему тучи, вдалеке сверкала молния, отдаваясь в ее теле, но грома не было. Лала, так и державшая ее за руку, сжала ее крепче, тихо возвышаясь над ней и устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.

Сарита видела: она смотрит на древо жизни со странным выражением на лице. Оно явно сочетало в себе лютую злобу и страстное желание, хотя Сарита знала, что в обычном мире такие чувства нельзя испытывать одновременно. Она посмотрела на место, где видела сына в последний раз, и подумала: может быть, сегодня нужно было не идти поперек его желаний, а наконец оставить его в покое? Она нечасто так поступала, но сейчас…

Вдруг Лала отпустила ее руку. Сарита удивленно оглянулась на нее, и на них обеих упала тьма, сквозь которую проникал лишь неяркий огонек свечи.

Дерево и бескрайняя безжизненная пустыня исчезли. Сарита сидела на простом деревянном стуле в углу маленькой комнаты. Перед ней при свете единственной свечи, поставленной в банку из-под варенья, предавались любовным ласкам мужчина и женщина.

3

Сарита часто рассказывала о том, как я был зачат. Родился я не совсем обычно, да и в дальнейшем моя жизнь складывалась весьма удивительно.

Семья моя не была обыкновенной. Наша родословная восходит к древнему ацтекскому роду Благородного Орла. Тех, кто призван был стать воином-орлом, в их общинах почитали как мудрецов и наставников. Как и в наших сегодняшних сообществах, тогда существовали политики, солдаты, фермеры и мастера различных ремесел. Говоря об этом древнем народе, к мастерам я также отношу художников жизни, тольтеков, как их называют в нашем предании. Их искусством было создание реальности из мудро произносимых слов и весело выбираемых убеждений. Среди мудрейших были те, кто вел борьбу с пагубным страхом, который столь часто порождается человеческим мышлением.

Живя в человеческом теле, я не всегда знал, кем мне в один прекрасный день суждено было стать. Правда, даже среди моих ближайших родственников были духовные воины. Когда я родился, моя мать уже была известной курандерой[14] и применяла в своей целительской практике многие священные ритуалы, которым научилась у моего деда дона Леонардо. Его отца и моего прадеда звали Эсикио. Хотя его с юмором, к которому примешивалась доля страха, чаще всего именовали «плутом», среди взрослых, окружавших его, Эсикио прослыл живой легендой. Для детей же, в том числе и для меня, он был призраком, привидением, всевидящим оком. Мы не знали, что за проделки числились за ним в прошлом и на какое волшебство он все еще был способен, но на всякий случай говорили о нем осторожным шепотом. Его имя, как и имена всех древних шаманов, произносилось с почтением и трепетом.