Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Где-то залаяла собака. К ней присоединилось еще несколько, их лай напоминал крики старух. Жизнь, наверное, смеется над ней. Что ж, наверное, поделом. Она, когда-то столь уверенная во многом, теперь перестала понимать хоть что-нибудь. Она, разгневавшаяся на учителя, сражавшаяся с собственными убеждениями, осталась перед выбором, который нельзя сделать… Перестать цепляться и провалиться в тайну? Тайна. Эта простая мысль, казалось, рассеяла ее страх. Она осмелилась сделать глубокий вдох – и перестала дрожать. Ей вдруг стало лучше. Удивительно, но наступил покой. Ей ничего не было нужно. Факты, в которые она до сих пор непреложно верила, потеряли свою соблазняющую силу. Пусть человечество верит во что угодно, она свободна от всего этого. На мгновение она вышла из густого тумана, разбила тысячу тяжких цепей и ощутила счастье, какого не знала никогда.

* * *

– Что ты натворил? – обвиняющим тоном спросила Сарита. – Знаешь, дон Эсикио, это уже слишком! Нет, правда, это уже чересчур!

Она и ее дед смотрели, как Дхара устало идет по дороге, направляясь туда, где можно поужинать и переночевать. Надвигалась ночь, в небе светил лишь ущербный месяц, плывший над ними, как чаша для подаяний.

– Вовсе нет. Это обычное дело, – сказал Эсикио. – Каждый раз так бывает. Все они говорят: «Мне не нужна жалость!» – а потом умоляют о ней. Лететь их не заставишь. Стонут, плачут, жалуются, обвиняют, а иногда у них не выдерживает сердце. У меня такое один раз было, когда я учил. Дело было в Соноре[36], у меня было три ученика, так один из них свалился прямо…

– Нехорошую шутку ты с Дхарой сыграл!

– Шутку! – защищаясь, воскликнул он. – Мои так называемые шутки совершают переворот в душе человека. Мигель ими, между прочим, тоже пользуется. Ты подумай: мой внук пошутил с этой женщиной или спас ее от тупости в последней стадии? А сейчас – посмотри-ка на нее! Исполнена покоя, несет в себе мудрость, которой ей не дали бы все мудрецы мира!

– Все же меняться очень тяжело.

– Но она сама хотела измениться, девочка моя. Она умоляла об этом, и теперь все случилось. Все прекрасно на земле[37], Сарита, ибо Дхара учится сама себя спасать.

– Она решительно настроена, – согласилась Сарита.

– Она рьяно за дело взялась – у многих так происходит. Как и всех, ее было не остановить: она искала, добивалась ответов на вопросы, вскрывала свое сердце, чтобы узнать, что там. А с истиной приходит боль, рыдания, освобождение – как и в блаженной агонии плотской любви.

– Спору нет, она полностью себя отдавала, – кивнула Сарита.

– Да, и ее рвение привело ее… в Индию?

– Да, в Индию! – подтвердила Сарита, вспоминая. – Мы и сами все в Индию ездили. Я встречалась там с ним – Шри Саи Бабой, божественным существом, которое с великим смирением ходило по нашей планете. Он был… Ну, он был…

– Богом, – подсказал ей старик, подмигивая. – Ты ведь это хотела сказать? Что он был богом?

Сарита пожала плечами.

– Мы везде ищем Бога, – смущенно сказала она. – Это же естественно.

– Есть одно место, где глупые люди никогда не ищут.

Взмахом костлявых рук дон Эсикио показал на свое тело, от макушки до пальцев ног, чтобы она увидела человека, каким он был – сейчас или когда-то. Покачав головой, он глубоко вдохнул ночной воздух и позволил звукам летнего вечера наполнить тишину.

– Ум ведь паникер, – заметил он, – совсем как лодка с прохудившимся дном: отчаянно старается удержаться на поверхности океана спокойствия и отказывается погрузиться в него.

Его внучка молчала. Она думала о чудесах, о таинственных силах жизни, которым нужны верные союзники. Как и все, Дхара хотела быть таким союзником и, как все, боялась, что за это придется слишком дорого заплатить. Сарита тоже очень часто привязывалась к удобным историям и привычным путям, боялась, колебалась. Она, как и все, предпочитала знать, кто она и куда идет. Кто захочет поменять надежную гавань привычных знаний на ужас забвения?

– Разве можно предать забвению бесконечную жизнь? – спросил дед, следуя за ее мыслями. – Кто мы – жизнь, этот океан, что вечно расширяется, или маленькие разбитые лодчонки?

Разбитые лодчонки или полные решимости пловцы, мы боремся за выживание – уж как умеем, думала Сарита. Зачем Мигель требует от людей такого мужества? Он думает, сдаться легко? Разве ему самому не приходилось стоять над океаном, таким глубоким и страшным, и делать свой выбор? Конечно приходилось. Он тоже расставался с ложью. Он умирал при жизни, и умирал в одиночку. Так что он знал, как это трудно.

– Да, знал, – отозвался Эсикио, – и тоже упорствовал. Даже тебе, учителю, было не вытолкнуть его из лодки.

– Но помни: я еще и его мать, как и Мигель был не только мудрым мастером, но и мужем Дхары.

Ну, не совсем мужем, поправилась она про себя, но из-за того, что они близкие люди, сдаться было не легче, а еще труднее. Эта женщина искала отца и целителя, избавителя и спасителя. Вместо этого ее реальность разрушена, уничтожена. Это не кажется ей спасением, это как упасть, соскользнуть – но куда? И что там ждет?