Том 1

Если сущность государства, как и религии, заключается в страхе человечества перед самим собой, то в конституционной и особенно в английской монархии этот страх достигает своей высшей точки. Опыт трёх тысячелетий не сделал людей умнее, напротив, он сбил их с толку, запутал, довёл до безумия, и результат этого безумия — политическое состояние современной Европы. Чистая монархия возбуждает ужас, наводит на мысль о восточном и римском деспотизме. Чистая аристократия внушает не меньший ужас, — недаром существовали римские патриции и средневековый феодализм, венецианские и генуэзские нобили. Демократия-де страшнее и той и другой; Марий и Сулла, Кромвель и Робеспьер, окровавленные головы двух монархов, проскрипционные списки и диктатура говорят достаточно громко об «ужасах» демократии. К тому же общеизвестно, что ни одна из этих форм долго не могла удержаться. Так что же оставалось делать? Вместо того чтобы идти прямо вперёд, вместо того чтобы из несовершенства или, скорее, бесчеловечности всех государственных форм вывести заключение, что само государство является причиной всех этих бесчеловечностей и само бесчеловечно, вместо этого успокоились на той мысли, что безнравственность присуща только формам государства; из указанных выше посылок заключили, что совокупное действие трёх безнравственных факторов может дать нравственный продукт, и создали конституционную монархию.

Первое положение конституционной монархии заключается в равновесии властей, и это положение является наиболее законченным выражением страха человечества перед самим собой. Я совсем не собираюсь говорить о смехотворной нелепости, о полной неосуществимости этого тезиса, я только разберу, проведён ли он в английской конституции. Как я обещал, я поведу исследование чисто эмпирически, в такой степени, что, быть может, окажусь слишком эмпиричным даже для наших политических эмпириков. Я беру поэтому английскую конституцию не такой, какой она представляется в «Комментариях» Блэкстона, в фантазиях Делольма[198] или в длинном ряде конституционных статутов, от «Magna Charta»[199] вплоть до билля о реформе, но такой, какой она существует в действительности.

Начнём с монархического элемента. Каждый знает, как обстоит дело с суверенным главой Англии мужского или женского пола. Власть короны на практике сводится к нулю, и если бы известный всему свету факт ещё требовал доказательств, достаточно было бы сослаться на то, что вот уже более ста лет, как прекратилась всякая борьба против короны, что даже радикально-демократические чартисты находят лучшее применение своему времени, чем затрата его на такую борьбу. Где же тогда предоставленная короне в теории треть законодательной власти? Тем не менее, — и здесь страх достигает своей высшей точки, — английская конституция не может существовать без монархии. Уберите корону — «субъективную верхушку» — и всё искусственное сооружение рухнет. Английская конституция представляет собой перевёрнутую пирамиду, вершина которой является одновременно основанием. И чем менее значительным делался монархический элемент в действительности, тем большее значение приобретал он в глазах англичанина. Нигде, как известно, особа, которая не управляет, не пользуется большим поклонением, чем в Англии. Английские газеты далеко перещеголяли немецкие в рабской угодливости. Но этот отвратительный культ короля как такового, преклонение перед совершенно выхолощенным, лишённым всякого содержания представлением, — и даже не представлением, а словом «король», — есть завершение монархии, подобно тому как преклонение перед простым словом «бог» есть завершение религии. Слово король есть сущность государства, как слово бог есть сущность религии, хотя оба слова ровно ничего не обозначают. Самое главное в обоих случаях заключается в том, чтобы не зашла речь о самом главном, что скрывается за этими словами, а именно — о человеке.