Том 1

Без привлечения к ответственности Дьявольской Силы объяснения смысла многих явлений тех лет были неубедительными, поверхностными и тавтологичными. Дьявол заметал, как всегда, следы, подсовывая пытливым умам и возмущенным душам излюбленные и верные фигуры отвлечения от сути дела: вредительство, произвол карьеристов и так далее. Все это дало право одному моему подследственному попытаться передать на Запад рукопись книги «Метафизика террора». Донес на него лучший друг, считавший метафизическую концепцию объяснении террора оскорбительной для памяти многих тысяч погибших в застенках Ежова и Берии «кристаллически честных большевиков». Причем друг не просто втихаря донес, а поставил эссеиста в известность о том, что идет на прием в НКВД.

Рукопись книги эссеист, по его словам, сжег. Я эту версию принял. Мы много беседовали. Вы познакомились, гражданин Гуров, с основными его взглядами, изложенными мной сумбурно, но в общем верно…

За долгие годы работы я заметил одну любопытную и глубоко взволновавшую меня вещь!

Среди тысяч прошедших в разное время через мои палаческие руки людей было очень много единомышленников. Связь их между собой исключалась. Но все они, словно сговорившись в бесстрашных и откровенных беседах-допросах, толковали о Дьяволе, приблизительно одинаково формулируя его сущность как Разума, отпавшего от Бога, и поражая меня интерпретацией мировых катаклизмов и необычными историософскими построениями… Вы не понимаете, что это такое?… Надо было читать больше, а не блядствовать и пьянствовать… Вон у вас – библиотека уникальная… Вывезу я ее перед казнью… Вывезу!…

Так вот, временами многие подследственные – кое-кого из них я сумел освободить – казались мне членами одного ордена, тайным, не поддающимся разоблачению органами братством. Все они толковали о личной и общей вине, о гармоническом союзе в Человеке Разума и Души, о бедствиях, которые постигают как отдельного человека за время его единственной жизни, когда Разум, отпав от Бога, теряет связи с Душой, благодатно питающей его силы, так и Народ, общество и государство, переживающие отдельного человека и миллионы людей, но наследующие их заблуждения, накапливающие век за веком, год за годом, день за днем их грехи и зло.

Братья – так не без зависти называл я их про себя – были непохожими друг на друга людьми с разными интеллектами, темпераментами, манерами поведения, нервишками и привычками, поклонявшимися Ягве, Христу, Магомету, Будде и, как я уже говорил, Мировой Гармонии, Бесконечности, Изумительной Константе и Континуальному Потоку Сознания. Но то, что у партийцев, теряющих в своем стаде лицо, считается верностью уставу, было у братьев свободным отношением к глубоко прочувствованной истине. Вера в общий замысел, реализующийся в истории, содействие ему стремлением к жизни, сформулированный как цель человека и Творца, была неизмеримо животворней и достойней так называемой и чаще всего фиктивной партийной дисциплины. Свет Образа жизни, Смерти и Воскресения Христа сообщал братьям во Христе смысл их нелегких судеб. Страдание они не считали незаслуженным и случайным… Ничего необъяснимого, на их взгляд, в терроре не было. Они ожидали его с непомерной грустью и мукой, чувствуя бессилие предотвратить надвигающийся мрак, и молились за изгнание Дьявола из душ людских. Они утверждали, что в силах человека оборвать на себе цепную реакцию распространения вражды и зла, предотвратить взрыв ненависти к Дьявольской Силе обращением взгляда на свою вину или мгновенным прощением вины другому человеку, что равносильно обрыву в нем цепной реакции Зла.

Самым удручающим и приводящим Братьев в уныние было то, что пока еще доводы Разума, отпавшего от Бога, более популярны среди массы людей, чем премудрость Божья. Ее они понимали как воспитанное в себе, если не дарованное от рождения, умение соразмерить в мысли и поступке временное и тленное с бесконечным и бессмертным и прикинуть, соразмеряя, что ты, теряя, приобретаешь, и что ты, потеряв, приобретешь. Добро или Зло?

А вдруг, говорю я, Злу столько же срока, сколько Добру? «Сказано – будьте как дети! – ответил мне, не помню уж кто, и добавил: – Жизнь бесконечно старше Разума». Тут я решил его запутать. Если, говорю, она старше, то логично было бы отнести детскость состояния именно к младшему Разуму!

Не ловите, говорит, меня на удочку, гражданин следователь. Не поймаете. Жизнь – вечная детскость, и вполне в наших силах быть детьми до конца дней. А чтобы рассуждение устраивало вас лично, на что мне лично наплевать, то я вам скажу вот что: да, жизнь старше Разума, но в тот самый миг, когда он, завидуя взрослости, отпадает от ее бесконечной наивности и до-верия, а до-верие это и есть детская неосознанная вера, в тот же самый миг он становится маленьким старичком, в котором осталось от жизни, если не выродилось, одно умение и одна страсть – логически мыслить. Будьте как дети, граждане следователи!

Пашка Вчерашкин зазвал меня однажды выпить и закусить в «Поплавок». Столик одинокий на корме не прослушивался.