Том 1

– Ну, Рука, – говорит Пашка, – новая житуха начинается. Я уже прижал идею к ногтю. Всех большевиков отовсюду вымел начисто. Евреев-технократов стараюсь не брать: думать будет и проектировать некому. Лучшие инженерные кадры России вырезал твой шеф. Пусть пока трудятся евреи. Придет время – прижмем. Из органов пошарим и из аппарата партийного. В институтах нервишки потреплем. Хватит. Завоевывайте Палестину и гуляйте как знаете. Я бы лично сам ее для них из сочувствия завоевал. Клянусь! Я не фашист, но не желаю, чтобы за меня решали горячие еврейские головы судьбы России. Так что пущай пока трудятся мои евреи. Они ребята деловые, неглупые и устрашены как следует. Не скоро очухаются. Наш же русак, Рука, ты не представляешь себе, как деморализован. Гражданская, НЭП, коллективизация, индустрия, между ними аресты, кампании, чистки, бунты, митинги, трудовые вахты, собрания… Вася! Очумели мои вассалы! Очумели от этой идейной, мать ее ети, жизни! Руки у них опущены, только молодые кретины трудятся не из-под нагайки. Остальные пьют, воруют, сачкуют, держат камень за пазухой. Сейчас хоть вздохнули немного. Почуяли, вроде меня, что свежачком повеяло. Дай-то Бог! Дай-то Бог!… Будь здоров! За твою работенку! Ты у нас на переднем крае! Пересажайте большевичков как можно больше. Я прикидываю, что годка через четыре поснимаю я на хер весь красный цвет с домов и стен, книги на макулатуру отдам кое-какие, а то говно печатают всякое марксистское, а на «Графа Монте-Кристо» бумаги не хватает… Церкви пооткрываю, чтобы совести мои русаки там набирались, а не в каталажках, месткомах и вытрезвителях. Я уже проект восстановления частного хозяйства и снабжения начирикиваю потихоньку. Жить по-человечески начнем. Мы же суши сколько имеем, Вася! Страной великой стать можем, а не большевистским пугалом, набитым жестокостью, детдомовской ложью, кнутами, онанизмом и уроками всяких биографий… Наливай еще! Все-таки хоть и злодей Сталин, а мудер! Мудер! Сними он сейчас вывеску и красноту со стен – с ходу разброд начнется… Думать страшно – какой!… И нас с тобой пошарят почище, чем шарим их мы! Помяни мое слово. Нам, Вася, нужна рука Сталина, моим вассалам – моя. Сильная причем. А вот без твоей лапищи я лично обойдусь. За Руку, Вася!

Выпили. Не стал я тогда делиться с Пашкой своими мыслями. Я-то чуял, что дело идет совсем к другому. К войне.

Но думать об этом было страшно. Невозможно было об этом думать. Речь уже шла не о междоусобной резне сук и урок. Не стал я делиться с Пашкой ни тоской, ни тревогой, чтобы не омрачать его. Посидели молча. Подумали каждый о своем.

– В конце концов самого главного, – говорит захмелевший Пашка, – мы добились. Идеи коммунизма теперь нигде, кроме шизоидных и механических мозгов некоторых придурков, не существует. А если вывеску заманчивую со драть с нашего бардака не удастся, то хрен с ней. Пущай висит. Пущай придурки из газет, радио, кафедр научного коммунизма, Союза писателей и прочих союзов роются пятачками в кормушках. Не исключено, что пропадем мы без них. Как думаешь?

– Наверное, – говорю.

Мне все тоскливей становилось на душе и тоскливей.

Очередной, третий за полгода, приступ непонятной тоски охватывал мою душу и тело. Водка текла в меня и превращалась в горле в льдинки, и испарялась от нечеловеческого холода, не успев разобрать и одурить подобием веселья. И все-таки я на миг повеселел, когда сказал Пашке, что, может, и вправду все образуется.

Разве представляли многие людоеды в двадцать девятом, когда они кроили черепа троцкистам, садились в их кресла, ложились на их кровати, стреляли в крестьян и закабаляли деревню, что меньше чем через десять лет сами они на мертвенно-серой ленте конвейера смерти потекут в печи крематориев и в лагеря со всех концов одной шестой части света? Что, может, и вправду конец приходит дьявольской идее и втянувшему в свои бесчеловечные лаборатории миллионы людей социальному эксперименту?…

Подобно тому, как на дверях павильона нашей лубянской киностудии горит табло «Тихо! Идет съемка!», а в самом павильоне операторы, режиссеры, осветители, ассистенты жрут, пьют, блудят, режутся в карты в перерыве между съемками следственных эпизодов, так на стране будет висеть вывеска «Социализм», но под ней заживут по-новому, по-человечески миллионы людей, выпущенных из клеток, лабораторий, из-под скальпелей вдохновенных хирургов, из лабиринтов психологов, из электропаутины нейрофизиологов, из реторт химиков и фармакологов…