Том 1

Беттина. Чего только не умеет маленький Иозеф? Как поживает мама?

Мальчик. Она получила письмо.

Беттина. От отца? С фронта?

Мальчик. Папа пишет, что там — настоящий свинарник. И ему не дают отпуска. А дядя Стефан рассмеялся и сказал: вот видишь, этого хочет бог и кайзер. И схватил маму вот так, крепко. И, должно быть, ей было больно. А то она не ревела бы целую ночь.

Беттина. Кто это дядя Стефан?

Мальчик. Это кучер из пивоварни, где такие чудные лошадки. Иногда он мне позволяет покататься верхом — гоп–гоп! Но раз он не хотел меня снять, и я так испугался и закричал. А дядя Стефан смеялся и не снимал меня. А на руке у него красивые синие рисунки. Но я его не люблю. Оттого, что мама меня всегда высылает вон, когда он приходит. Что это с тетей?

Анна–Мари с трудом овладевает собой.

Беттина (смотрит на нее; тихо). А, вот что!

Мальчик. Дядя Стефан говорит, что папу убьют.

Беттина (гладит его по волосам). Маленький Иозеф.

Мальчик. Ребята играют. Слышишь: «Заяц белый, куда бегал?» И я хочу с ними. Мне здесь не нравится. Тетя сейчас заплачет, а ты тоже невеселая.

Беттина. Иди, иди, Иозеф. В следующий раз, как придешь, получишь конфет.

Мальчик убегает.

Беттина (тихо). Вот, значит, как. Вот как.

Анна–Мари. Этого вы мне никогда не простите, Беттина?

Беттина. Тебе?

5

У Анны–Мари.

Георг. Ты была с господином Шульцем в кабаре?

Анна–Мари (вызывающе). Да.

Георг. С Шульцем!

Анна–Мари. Мне захотелось света, вина, танцев. Ты ведь не мог пойти со мной. Или не хотел.

Георг. Вчера вечером, когда мы читали с тобой новый том стихов, ты чувствовала малейшую шероховатость. На прошлой неделе, когда мы говорили о Томасе Вендте, у тебя были такие глаза, что я не смел до тебя дотронуться. А потом ты идешь с Шульцем в кабаре.

Анна–Мари. Я и сегодня с ним пойду, если будет охота. Ты что, запретишь мне?

Георг. Да.

Анна–Мари. А я все–таки пойду. Это и разлучило нас с Томасом, что я не всегда оставалась такой, какой он меня впервые увидел. Оставаться завтра такой же, как сегодня? Нет.

Георг. Анна–Мари…

Анна–Мари. Я не позволю производить над собой опыты. Бери меня такой, какая я есть. Я не позволю себя «лепить».

Георг. Кто же ты? Сегодня ты чувствуешь себя больной от дерзкого взгляда, а завтра ты бежишь с Шульцем на танцы.

Анна–Мари. Да. И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.

Георг. Прощай, Анна–Мари. (Уходит.)

Анна–Мари (одна, медленно, тихо, упрямо). И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.

6

Сад на вилле Георга. Начало лета.

Беттина (одна, вздрагивает). Кто там?

Георг (входит). Это я. Я шел по траве. (Целует ей руку, тихонько гладит по волосам.) Беттина.

Беттина. Ты вернулся?

Георг. Долго я отсутствовал?

Беттина. Для меня время тянулось долго. Очень было тяжело расставаться с ней?

Георг. Сегодня можешь лепить из нее все что угодно, а завтра все опять распадается. (После паузы, резко.) Ему следовало оставить ее такой, какой она была: тупой, довольной. Теперь она мечется от одного чувства к другому, бросается из одной крайности в другую; у нее нет точки опоры. Ужасно подумать, кому она сейчас бросилась на шею.

Беттина. Быть может, она была для него только образом. Ведь он во всем видит только образы. Быть может, она была для него только образом той косной массы, которой он хочет помочь.

Георг. Он сеет несчастье всюду, где появляется. Он одержимый, меченый.

Беттина. Разве тебе не жаль его? Подумай только, он валяется в какой–нибудь яме, под огнем, ожесточенный, безмолвный; вокруг — ни единой души, которая бы поняла его.

Георг. Он этого хотел. И ты еще защищаешь его, Беттина, после всего, что он причинил тебе.

Беттина. Он страдает больше, чем те, кого он заставляет страдать.

7

Воронка, вырытая снарядом. Знойное солнце.

Группа солдат, из них некоторые ранены. Томас.

Первый (раненый). Пить! Пить!

Второй. Тебе нельзя пить. Не то взвоешь от боли.

Третий. Хоть бы стрелять начали. Эта тишина невыносима.

Четвертый. А там они сидят теперь по разным кафе. Играет музыка. Газетчицы выкрикивают названия газет. Перед кино — давка. Молодые люди слоняются, курят и бегают за первыми вечерними проститутками, дежурят у служебных входов в универмаги, поджидают продавщиц.

Первый. А тут лежи и подыхай. Хороша справедливость. Ведь должен быть какой–нибудь смысл в том, что происходит.

Второй. Почему должен быть?

Третий. Вот и я так думаю. К черту эти розовые бредни. Надо быть трезвым. С девчонками фасон держать не штука. Вот когда каждую минуту тебя может прихлопнуть — тогда держи фасон.

Второй. Этого ввек не забыть: лежишь и ждешь смерти, а над тобой само небо горит.

Четвертый. Вы видели, какой смешной был лейтенант?

Третий. Хороший парень. Не слишком мозговитый. Жалко, что его так сразу накрыло.

Четвертый. Он упал навзничь. А монокль остался в глазу. Очень смешно.

Томас (глядя перед собой, со злобой, тихо). Выжечь все это у себя в мозгу. Запечатлеть в глазах, в ушах. Всосать в кровь.

Второй. «Пупсик, звезда моих очей». Я так люблю музыку. До смерти хочется вспомнить какой–нибудь хороший мотив. Не выходит. Все точно ветром сдуло. Только все та же избитая, глупая песенка. «Пупсик, звезда моих очей…» На зубах навязло.