Том 1

«Никанор» — пласт, в который сначала не веришь. Он начинается двумя тощими струйками угля, а между ними огромные отмели глины. Глины больше, чем угля.

Но следует терпеливо и упрямо идти по угольному следу, по всем изгибам и капризинам жилы, нужно все время держать жилу, как ящерицу за хвост, не упуская, и тогда вы наверняка придете к месту, где вдруг сливаются два ручья вместе, глина исчезает, — и вот перед вами крутой, крепкий, струистый пласт, пласт, которому верить можно.

Три человека верили, что на «Никанор-Востоке» можно показать чудеса.

Три человека лежали августовской ночью в отвесно падающей лаве, укрепившись ногами о сосновые стойки. Начальник «Никанора» Машуров озабоченно озирался: хватит ли леса. Парторг Константин Петров держал лампу. И при свете ее Алексей Стаханов рубал уголь.

Он рубал один, в большой гулкой лаве — теперь ему не было тесно. Молоток дрожал от избытка воздуха, он гудел, как самолет, но подчинялся твердой руке мастера. Впервые за забойщиком шли крепильщики. И не успевали.

Большое дело начиналось здесь, — дрожащий свет лампы освещал взволнованные лица, но люди не чуяли еще размаха всего, что делали. Они знали только: работать, как раньше, нельзя. И каждый удар молотка Стаханова попадал в самые уязвимые места старого Донбасса. С грохотом рушились традиции. С треском ломались старые навыки, повадки, нормы. Новая сноровка, новое уменье, новые порядки рождались на «Никанор-Востоке». Гул отсюда пошел по всей стране.

Но раньше всех взволновались сами шахтеры «Никанор-Востока». Они сгрудились возле вышедшего из клети Стаханова и спрашивали его недоверчиво и тревожно:

— Врут, что ты сто токи вырубал?

— Вырубал, — отвечал Стаханов, — можно и больше вырубать.

Митя Концедалов потерял сон. Он не спал даже ночью дома. Он ворочался и спрашивал жену:

— Невжели я не справлюсь? Невжели не вырублю столько?

Он прибежал в шахтком комсомола всклокоченный, похожий на молодого петушка.

— Ленинский мы комсомол или не ленинский? — закричал он. — Дайте мне лаву, я покажу, как комсомол рубает.

На наряде Машурова обступали забойщики.

— Мы не мастера говорить, а мы мастера рубать, — заявляли они. — Пусти нас в лаву.

И новые рекорды прогремели на всю страну.

Давно скучал Донбасс по таким шахтерам. Сюда приходили раньше временные, легкие, кочевые люди, у которых вместо ног — колеса. Они текли сквозь шахты, как сквозь дырявое решето. Куда их несло? Чего они искали? Они бродили с шахты на шахту, почва горела под их ногами.

В шахте их презрительно звали «конешниками». Они вырубывали только одного «коня» (треть крепи), — остальное время они спали. Они рубали лениво и «для близира», чтоб не сочли прогульщиками, не прогнали с шахты, не лишили койки, пайка, карточки, талона в столовку. За заработком они не гнались. Зачем? Много ли надо денег, чтоб выкупить паек! Когда появились «Гастрономы», они стали рубать чуть больше. Они ударяли лишний раз обушком и приговаривали:

— Это на колбасу... Это на пол-литра...

Жизнь сдула «конешников» с шахт. И на «Никанор-Востоке» закрепились люди, которые любили шахту и полагали всю свою жизнь прожить здесь, среди сосновых стоек крепи, под синен шапкой террикона.

Они работали в шахте, чтобы у страны был уголь, а у шахтеров зажиточная жизнь. Чтобы румяные детишки бегали в школу. Чтобы жена ходила в шелку. Чтобы старые друзья приходили в гости на добрую чарку водки, послушать радио, поговорить о жизни.

Отличные забойщики собрались на «Никанор-Востоке» вокруг Николая Игнатьевича Машурова. Сам старый горняк, коренастый и молчаливый, он распознавал людей, как пласты: жидкий или стоящий.

Он стоял среди своих шахтеров в нарядной, чуть расставив толстые ноги, и, покачиваясь, спрашивал:

— Ну, орлы, какую сегодня дадим добычу?

Шахтеры смеялись. Сейчас нельзя было называть старых норм. Старое рухнуло, стоило ли о нем толковать? «Пласт крепкий, кровля сложная, воздуху мало», — этим теперь не оправдаешься. Теперь надо говорить настоящие цифры, взвесив свои силы, пощупав свои руки. А каждый забойщик свою руку знает.

— Ну, стахановцы, сколько? — покачивался Машуров.

Васильков задумчиво смотрел на грязный, покрытый угольной пылью пол нарядной. Васильков знал: сколько скажешь Машурову, столько надо вырубать. Слово шахтера — уголь.

Наконец, он поднял голову.

— Я пройду сегодня сорок метров, — сказал он и снял войлочную шляпу.

Шахтеры с любопытством посмотрели на него, а Машуров спокойно усмехнулся:

— Да, меньше тебе рубать нельзя. У тебя рука хорошая.

Я лежал в уступе Василькова, приникнув к прохладному скату, и смотрел, как он рубает свои сорок метров. Никогда так раньше не рубали уголь.

Васильков не потерял ни одной минуты. Он приполз в уступ, осмотрел перекрышки, продул шланг и открыл кран. Молоток вздрогнул. Васильков крепче сжал его обеими руками и ворвался в пласт. Облако угольной пыли взлетело над нами, ударилось о низкую кровлю, а затем из-под молотка на скат начал сыпаться уголь. Все быстрее и быстрее, все гуще и гуще. Треск молотка и стук падающего угля слились вместе; эта музыка больше уже не умолкала.